— …так только иной раз в газетах пишут, дескать, от одного вида русского штыка немцы сломя голову бегут. Хрена они бегут. У каждого автомат, патронов до черта — что ему такая техника: штык? Это ж не времена очаковские…
— …вдруг на него письмо тайное поступает: приглядитесь, неспроста он на станции день-ночь. Никакой он не кипятильщик, а самый настоящий шпион. Поезда списывает. И передатчик радио у него в костыле…
— …Что Сибирь? Простору в ней много. А страна не ей, Россией жива…
— …теперь уж и вовсе не заснешь. Слышь? Петух где-то издаля-издаля… Опять… Значит, скоро светать зачнет. Давай-ка, что ль, еще по одной закурим…
Ночь, и верно, клонилась на убыль. Предвещая рассвет, с поля чуть приметно тянуло сыроватой свежестью от уже выпавшей росы. Зарево города утомленно сникло, багровые отсветы его уже не доставали до леса, и тьма под деревьями стала глуше, теперь все а ней тонуло неразличимо. Но небо мало-помалу серело, на нем сначала смутно, затем отчетливей проступили верхушки дубов. Потом в восточной стороне стали зеленеть просветы меж стволами, зазвучал птичий щекот. Зеленая полоса ширилась, в нее вливалась янтарно-розовая, рубиново-огнистая кровь зари — шло неотвратимое, неизбежное утро…
Около пяти часов позади пехоты оглушительно громыхнули гаубицы. Тут же загромыхало слева, справа, близко и подальше; из орудийного грома рванулось шипение снарядов, устремившихся над лесом к закутанному во мглу и туман городу, на немецкие позиции. Бойцы, запрокидывая головы, глядели вверх, некоторым даже мерещилось, что они видят тупорылые чугунные чушки, стремительно прорезающие воздух. Пушечный гром радовал, в нем была грозная мощь, сила, которую всегда так приятно чувствовать за своею спиною пехоте, в нем было возмездие врагу.
Но минут через пять артобстрел оборвался.
— И это что — все? — спросил с недоумением комиссар Иванов. Даже ему, штатскому человеку, лишь на лекциях слышавшему о тактике артиллерии, и то было ясно, что такая короткая, малым числом стволов артподготовка только предупредит немцев о наступлении, но не подавит их огневые средства, не расчистит пехоте путь через их рубежи.
Бойцы в полках об этом не думали. Никто из них не разбирался в сложностях тактики и стратегии, они мало что знали об общей обстановке и совсем ничего не знали о том, какими соображениями руководствуются их главные начальники, никто не был посвящен в разногласия между комдивом и командующим армией. В полках даже не было известно, что ранен Остроухов и вместо него дивизией командует подполковник Федянский, осунувшийся за эти несколько часов под бременем свалившегося на него командования, закуривающий папиросу за папиросой, но старающийся казаться окружающим его людям воплощением хладнокровия, воли, трезвого, ясного рассудка. В полках было чувство полного доверия к той власти, которая ими управляет и посылает в бой, уверенность, что она, эта власть, умна, мудра, все зорко видит и все верно решает, что во всех ее распоряжениях заложена забота о наибольшей для бойцов выгоде, о наибольшей пользе для успеха. Все происходившее воспринималось как должное, без всяких сомнений в правильности, оружие, что было в руках, выучка, которую получили солдаты, наконец, их многочисленность, артиллерия, что только что гремела из ближайшего тыла, внушали ощущение собственной и немалой силы, само дело, оттого что лишь редкие единицы по личному опыту знали войну, казалось легким, простым, и поэтому, когда пришла минута выступать, бойцы снялись с места охотно, готовно, бодро, даже весело. С оживленным говором, словно радуясь, что уже можно не приглушать свои голоса, с дробным стуком сапог по земле, в звяканье, лязге оружия, привешенных к поясу лопат, гранат, алюминиевых фляжек, подсумков взводы, роты выкатывались из леса, переваливали через канаву на его краю и выходили в поле, затянутое бело-розовым туманом, рассыпались в густые цепи. Строясь эшелонами, цепи бодро, ходко двигались по наклону поля к лощине перед больницей, одна за другой входили в густоту тумана и скрывались в нем.
Лес пустел, затихал. Чтобы облегчить солдат от ненужной им в бою тяжести, было приказано не брать с собою шинельные скатки и вещевые мешки, и они остались висеть в обезлюдевшем лесу на сучках, грудами лежать под кустами. Солдаты не бросили их, как попало, напротив, каждый устраивал свое имущество хозяйственно, запоминая место, чтобы не перепутать, сразу отыскать потом, как будто всем без исключения предстояло вернуться из боя на эту опушку и забрать свои вещи…
Последние цепи развернулись на поле и двинулись в туман, к лощине.