Ожидать в этот день горячую пищу не приходилось. Когда у связистов основательно подвело животы, они вскрыли ножом коробку консервов и торопливо поглотали холодное мясо с кусками застывшего жира. Жир размазывался во рту, неприятной, вязкой массой налипал на язык. Потом сержант, собрав давно опорожненные фляги, сходил за водой.
После соленой тушенки прохладная пресная вода с запахом болота и прелых листьев показалась необыкновенно хороша…
И тут порвалась связь. Она должна была порваться. Было бы удивительно, если бы этого не случилось в таком бою, когда столько осколков секло землю.
И еще она должна была порваться потому, что Иван Платонов был невезун, никакие мало-мальски серьезные события в его жизни не совершались для него счастливо. В школе на экзаменах он непременно вытаскивал именно те билеты, которые хуже всего знал. В военном училище ребята тайком удирали после вечернего отбоя в город погулять с девушками, и никто не попадался. Но стоило Платонову один-единственный раз последовать примеру товарищей, и он был пойман патрулем, посажен на гауптвахту, а потом его еще распекали перед всем училищным строем… Даже с училищем ему не повезло. Отец его, колхозный садовод, дядька и другой дядька, по матери, в первую мировую были артиллеристами, старший брат, встретивший войну на действительной, находился в полку тяжелых гаубиц — служить в артиллерии, издревле почитаемой куда больше, чем все другие рода войск, считалось у Платоновых как бы семейной традицией. Но военкоматное начальство не интересовали семейные хроники. Оно руководствовалось своими соображениями, предписаниями и разнарядками. И Ивану на призыве в армию выпало идти в связь, к его большому огорчению и одновременно к радости, потому что еще набирали в кавалерию, а он, хотя и вырос в сельской местности, вблизи природы, после того, как в детстве его лягнула кобыла, лошадей боялся пуще огня…
Провод перебило, как раз когда командир полка что-то докладывал Федянскому. Правый и левый батальоны — возле овальной чаши стадиона и в руинах кирпичного завода — отвечали, разговаривали в наушниках, матерились сорванными голосами, а средний, куда перекочевал командир полка, — в пыли, в дыму, под стенами больницы, — замолк и не откликался.
— Алло, на пункте — связь мне, быстро! — приказал Федянский гневно, будто не противник, а сами связисты были повинны в том, что порвалась линия.
— Сейчас обеспечим, товарищ третий! — с какою-то вступившей в тело лихорадкою ответил Платонов, невольно, под влиянием гневного голоса Федянского, принимая извиняющийся, виноватый тон.
Вот и началась их настоящая, ни для кого, даже для великомученницы пехоты, не завидная служба, то главное, что они ожидали в своем укрытии, — служба, перед которой все прежнее превращалось просто в ничто, в даровое едение казенного хлеба.
Камгулов, якут, маленький, крепенький, коротконогий, с глазками, почти не видными в щелях пухлых, безбровых век, хоть и не получил еще приказания от Платонова, но, поняв, о чем у того идет с комдивом речь, уже собирался — его черед был идти первым. Он собирался деловито, сосредоточенно, даже будто без волнения — надевал на себя лямки от телефонного ящика и от катушки с проводом, укладывал в сумку инструменты. Но все движения у него были неестественно замедлены, он явно тянул время, и Платонову даже пришлось прикрикнуть, чтобы Камгулов зашевелился живее.
— Винтовку-то оставь, на что она тебе — лишний груз только… — проговорил Яшин, следя за Камгуловым и как-то сопереживая вместе с ним его сборы.
— Ну-ну, как это так — без винтовки? — возразил сержант. — Что это за боец без винтовки? Там бой, а он без винтовки пойдет!
— Скорей, скорей, Камгулов! — не командным, а больше просящим тоном проговорил Платонов, боясь, что вот-вот опять позвонит Федянский, а он не сможет даже доложить, что боец уже вышел искать повреждение.
Отяжеленный снаряжением, с винтовкой, приклад которой из-за малого роста приходился ему ниже коленного сгиба, Камгулов, неуклюже ставя короткие сильные ноги в обмотках и несоразмерно огромных для его фигуры ботинках, полез по кустам вверх по склону. Листва была густа и сразу же скрыла, поглотила его, и только когда он достиг гребня, в зелени еще раз мелькнула его пилотка, прямо насаженная на голову, и ствол винтовки возле нее, вымазанный грязью — чтоб не блестел на солнце.
Ожидание не обмануло Платонова. Только что за Камгуловым сомкнулась листва, как с КП Федянского справились — наладилась ли связь.