Среди зданий, расположенных по окружности площади, Эггер заметил почти не пострадавший, непонятно каким образом даже сохранивший стекла всех своих витрин павильон, на котором висела белым по черному вывеска: «Похоронное бюро». Невдалеке от этой вывески алело вылинявшее кумачовое полотнище с хорошо знакомым Эггеру меловым лозунгом: «Смерть немецким оккупантам!» Эггер улыбнулся звучанию вывески и плаката, которое они приобретали в столь близком соседстве, и, приказав шоферу приостановиться, достал фотокамеру, испытывая профессиональную радость по поводу такой удачной находки, заключающей в себе богатые возможности для разнообразного и остроумного комментирования.
Командный центр дивизии, которая первой вступила в пределы города, вытеснила из него русские войска и за эти свои успехи была отмечена в специальном благодарственном приказе фюрера, помещался в глубоком подвале многоэтажного, свежей постройки, здания школы. В верхние этажи попало несколько авиабомб и крупных снарядов, немецких и русских, но благодаря железобетонной конструкции здание стояло еще крепко, надежно защищая сверху подвал. Взамен дневного света, не проникавшего снаружи, в коридорах и отсеках подвала ярко горели электрические лампочки, питаемые аккумуляторами. Под низкими сводами было вполне комфортабельно: солдаты в изобилии натащили из окружающих домов отличную мебель, ковры, даже картины, бронзовые статуэтки и комнатные цветы в фаянсовых плошках.
О приезде журналиста штаб был заранее предупрежден, Эггера ожидали. Генерал принял его тотчас же и, так как это было время утреннего завтрака, пригласил к своему столу.
Генерал, имевший боевой опыт первой мировой войны и еще тогда удостоенный своего генеральского звания, был уже стар годами, но крепок и молодцеват на вид, как могут быть молодцеваты старики, следящие за своим здоровьем, неукоснительно соблюдающие предписанную врачами диету и, невзирая на неудобства военной обстановки, начинающие свой день с физических упражнений и холодного душа. Он принадлежал к старинной аристократической фамилии, был тринадцатым в своем роду генералом – число это, считающееся несчастливым, нисколько не смущало рациональную, не подверженную мистике душу генерала. Тем более что весь долгий жизненный путь генерала был прямым и красноречивым опровержением этого поверья – во всех своих предприятиях, как в частной жизни, так и в военных делах, генерал до сих пор был неизменно удачлив.
Даже находясь в непосредственной близости к рубежам боевых действий, генерал не считал нужным отказываться от заведенного за столом порядка и привычных удобств: чистая белая скатерть была сервирована по всем правилам, для вина были поставлены узкие бокалы на длинных ножках – в тонком хрустальном стекле искристо дробился и сверкал множеством ослепительных точек свет сильных аккумуляторных ламп. Генерал сам своею сухой костистой рукою налил густое, как кровь, темно-рубиновое французское вино, той марки, которая, по преданиям, появилась во времена еще первых французских королей и насчитывала тысячелетний возраст. Один из сыновей генерала, в чине полковника служивший в оккупационных войсках на территории Франции, недавно сделал генералу прекрасный подарок – прислал несколько бутылок этого вина, зная, как будет приятно отцу, понимающему в винах толк.
Стены подвала иногда вздрагивали от близких разрывов; резонируя, бокалы отзывались на каждое сотрясение чуть слышным певучим звоном.
Генерал не располагал временем, но из уважения к имени гостя и пославшим его лицам он, закончив завтрак, за которым говорилось не о делах, а о берлинских новостях, последних концертных выступлениях, которые интересовали генерала, любившего музыку, в особенности старинную, отдал беседе с журналистом более часа, пока тот не исчерпал своих вопросов.
Беседуя с генералом, выслушивая его ответы, Эггер с профессиональной ловкостью заполнял блокнот значками стенографической скорописи. Золотое автоматическое перо, которым он легко и бесшумно скользил по страницам, было своеобразным уникумом. Эггер гордился и дорожил им, как никакой другой вещью из своего дорожного багажа. Это перо сопутствовало ему во всех его корреспондентских поездках по фронтам, оно заносило на бумагу слова фюрера и главнейших в государстве лиц, сообщения видных военных руководителей и прославленных своими победами полководцев. Эггер таил в себе честолюбивую мысль, что когда-нибудь впоследствии, когда будет учрежден музей военной журналистики, как признание неоспоримых заслуг немецкой печати в организации военных достижений государства, этому его потрудившемуся перу будет предоставлено право заслуженно занять там место среди других почетных экспонатов.