Небо над городом и надо всем окрестным земным пространством, вперехлест исполосованное бледными трассами от ударов авиационных пушек, в белых горошинах от снарядных разрывов, в этот долго тянувшийся день тоже было накалено ни на минуту не слабевшим боевым напряжением. Схватки истребителей возникали внезапно, развертывались молниеносно: маленькие юркие самолетики, истошно воя моторами в мутной голубизне небесного купола, вдруг слипались в вертящийся каруселью клубок; разгневанно каркали спаренные пулеметы, ударяли пушки, и клубок тут же распадался. Точно разбросанные центробежною силою, самолетики стремительно разлетались в разные стороны, и за каким-нибудь из них, а то и за двумя, тремя сразу тянулся дымный шлейф. Забравшись на высоту, где их было уже не различить невооруженным глазом, проплывали на запад косяки советских бомбовозов, чтобы рассеять свой груз вдоль транспортных магистралей с колоннами танков и автомашин, сокрушить мосты и переправы и помешать немецкой стороне наращивать численность и техническое оснащение войск, сражавшихся в районе города. Гораздо чаще и более крупными группами, в плотно сомкнутых построениях раздирали воздух слитным ревом моторов отяжеленные бомбовой начинкой «юнкерсы» – чтобы выполнить подобную же работу в ближнем и дальнем советском тылу. Самолеты шли, возвращались, проходили снова, и низкий, продолжительный, исходивший как бы из глубоченных земных недр гул, почти не затихая, тяжко сотрясал то один, то другой край горизонта и густыми волнами катился над равниною, поверх всех других наземных звуков...
И еще одно событие произошло в этот день в районе города, временно, до конца следующей ночи, оставшееся неизвестным для противника, несмотря на всю тщательность, с какою его воздушная разведка вела наблюдения за советским тылом. Это событие, о котором, конечно, не могло быть сообщено в вечерней радиосводке, состояло в том, что с севера, лесными дорогами, в расположение обессиленной, вконец выдохшейся в непрерывных штурмах армии подошли полки свежей сибирской стрелковой дивизии, выдвинутой Ставкой из резерва навстречу немецкому прорыву.
* * *Чтобы достичь фронта, дивизия совершила по железной дороге переезд в несколько тысяч километров, почти через всю страну, и потом по тридцатиградусной жаре ускоренным маршем, без долгих привалов, прошла сто двадцать верст пешим ходом от станции, на которой ее выгрузили из эшелонов. В списочном составе дивизии числилось двенадцать тысяч восемьсот человек, призванных в начале войны и за целый год обучения и тренировок под руководством опытного комсостава получивших основательную военную подготовку.
Все вместе бойцы дивизии представляли колоссальную людскую массу, отягченную оружием, снаряжением, конными обозами с разнообразным имуществом, без которого воинская часть не может ни существовать, ни воевать; такую массу невозможно было одновременно перебросить по железной магистрали, разом подвести по узким, трудно проезжим лесным дорогам к назначенному фронтовому рубежу. Движение дивизионных подразделений происходило с неизбежным разрывом во времени, и поэтому на закате дня к оконечности леса у северо-восточной окраины города подтянулись только два пехотных полка из трех, а третий и главная сила дивизии – полк 76-миллиметровых орудий, выступившие с разгрузочной станции на сутки позже, были еще на середине пути.
Последние до города двадцать пять километров, от Лаптевки, маленькой деревушки, возле которой по лесу были раскиданы меченные красными крестами палатки армейского госпиталя и, затаившись под пологом листвы, в глубоких капонирах и без них стояли фургоны, повозки, жующие сено лошади различных армейских тыловых служб, – головные полки дивизии проделали в особенно ускоренном темпе, ни разу не остановившись на отдых. Да отдыха никто и не просил. Было известно, что фронт под городом почти полностью оголен и скоро совсем некому будет сдерживать напор немецких частей.
Навстречу, вихляясь в глубоко прорезанных колеях, ползли санитарные повозки с ранеными. По обочинам, поддерживая ослабевших, ковыляли те, кого еще держали ноги, кто мог двигаться самостоятельно. Торопливо шагавшие сибиряки, в десятом поту от жары и тяжести оружия, впервые видели бинты, свежую кровь на повязках своих сверстников, может, всего только час назад или даже меньше бывших в самом центре той канонады, что слышалась впереди, из-за леса. С особой пристальностью, такими понятными для раненых глазами всматривались сибиряки в их черные от пыли и копоти лица, худые, заострившиеся, покрытые отросшей щетиной. Иные спрашивали, указывая туда, куда шли полки, – что там, как? Где немец, где наши? Раненые отвечали сбивчиво, противоречиво, ничего свя́зного нельзя было составить из их ответов. Выходило только одно, что было и так ясно, – дело дрянь, совсем худо...