Одного лишь нынче не занимать - боевого настроения. Вот ведь какое чудо - настроение не соответствует кривой, отражающей общее положение дел, скорее, наоборот - оно будто в отместку безудержно взмывает ввысь как раз в пору, когда, казалось бы, налицо все причины для тревоги и горя. Смех и веселье далеко не всегда признак благополучия. И даже самочувствие... подчас и оно не подчинено законам причины и следствия. Сколь многие люди в опасности и беде обретают бодрость духа, которой им так не хватало в пору благополучия. Они и сами это сознают и думают: "Чудно устроен человек". Беда возвышает человека в собственных глазах, позволяет ощутить себя чуть ли не героем.
В новой квартире, где трое старых друзей празднуют рождество, еды и питья вдоволь. Зато слегка недостает веселья, все будто выжидают чего-то. Может, они вовсе и не такие уж близкие друзья, впрочем, никто из них толком этого не знает. К тому же дружба их принадлежит прошлому. Старая любовь ржавеет. И дружба тоже ржавеет. Одно лишь вино в рюмках не ржавеет. Об этом усердно заботятся все трое: они с такой скоростью опорожняют рюмки, будто страшатся, что кто-то придет и отнимет у них вино.
Да, наверно, именно этого они и боятся - или, может, чего-то другого? Может, они боятся друг друга? "Будем здоровы!" - говорят они, поднимая рюмки. "Будем здоровы!" - раздается в ответ. Не самый оживленный разговор. Роберт добродушно произносит:
- Значит, надо было случиться войне, чтобы мы трое снова встретились?
Вилфред учтиво улыбается. А Селина - нет. Она не станет тратить время на зряшную учтивость, когда в рюмках ждет вино. Вилфред узнает эту ее повадку, узнает и другое - она никогда не хмелеет после первых рюмок. К тому же ей надо приглушить сильное возбуждение. А вот ему глушить нечего. Он забыл ее, забыл, насколько это может человек, которому еще далеко до маразма. Он помнит ее как живописную фигуру на носу лодки, в брызгах и россыпях воды, в свете радуги. Черты лица те же, та же фигура... Она великолепно сохранилась. Но все это не будит отзвука в его душе. Как и память о том, что когда-то давным-давно они точно так же сидели втроем в хижине в Нурмарке. Тогда они были молоды. Но никто из троих особенно не чувствует бремени лет. Идет война. Но даже и этого они будто не чувствуют. Сегодня рождество. И всякий раз, вспоминая об этом, они говорят: "Будем здоровы!"
Повсюду в городе, повсюду в стране люди сейчас говорят друг другу: "Счастливого рождества!", а на Новый год скажут: "С Новым годом, с новым счастьем!" - и значительно заглянут друг другу в глаза: что-то ведь должно непременно случиться. Что? Да хоть что-нибудь. В стране да и во всем мире. Должен произойти решающий перелом.
- С кем я? - неожиданно начал Вилфред. - Ты, кажется, хотел знать, с кем я? Во-первых, я ни с кем, практически я никогда ничьей стороны не принимаю. Вообще вы всегда употребляете такие выспренние выражения!
- Вы? - переспросил Роберт.
- Ну, если хочешь, все люди по нынешним временам. Они теперь рассуждают с пафосом о самых простых вещах. Все время одних презирают, другими восхищаются, на каждом шагу убивают кого-то в мысленной своей кровожадности. Я все понимаю, но, черт побери, так убивайте же на самом деле, те из вас, кто посмелей!
- Ну, ну... кажется, мы хотели приятно провести вечер?
- Сегодня рождество, - сказала Селина. Она не поднимала глаз от вина. Вынув зеркальце, она напудрилась, но казалось, взгляд ее смотрит сквозь зеркало.
- Андреас... - заговорил Роберт, - помнишь Андреаса, с которым ты учился в одном классе? Выпьем за него! Выпьем за всех наших друзей, что томятся в тюрьме!
Вилфред сидел и смотрел на Роберта, героя сотен ресторанных битв, в которых было так много раненых и так мало победителей. Он размышлял о добродушном цинизме Роберта, оборачивавшемся безграничной терпимостью. Из цинизма Роберт был добр и сентиментален, чуть ли не религиозен. Не цинизм ли сделал его патриотом?
- Он пострадал за?.. - осторожно спросил Вилфред.
- Многие из наших пострадали, - прозвучал ответ. - Андреасу пришлось туго.
Вилфред не посмел даже улыбнуться... Что-то непохоже на правду. Придется зайти с другого конца:
- Неужели он в самом деле?..
Клюнуло. Клюнуло, черт побери!
Роберт состроил неприступную мину - мину человека, который знает больше, чем говорит.
- Андреасу пришлось туго, - мрачно повторил он. - Выпьем! - воскликнул он тут же, словно желая переменить разговор - из страха выболтать лишнее.
- А ты не думаешь, положа руку на сердце, что Андреас и без того непременно угодил бы в тюрьму, вне зависимости от всякой войны? Он в ту пору такие дела обстряпывал...
Вот этого ему не следовало говорить. Обида вспыхнула в глазах Роберта взгляд раненого оленя. Взгляд этот негодовал: "Мало ли что было в ту войну! Кто бы в ту пору не польстился на выгодную сделку? Не надо путать одно с другим. Та война была совсем иного рода... Зато эта война настоящая!.."
Они выпили. Вилфред чувствовал, что быстро хмелеет. Его вырвали из сна, безграничного и бездонного. Две недели он жил в таком напряжении, что теперь ему казалось, будто с него содрали кожу. На большом хуторе он в этот раз гостил недолго... не то чтобы Мориц отказал ему от дома - просто служебные дела его складывались хуже некуда. Он был издерган и раздражителен да и, судя по всему, напуган. Марти, подружке его, которую привел ему Вилфред, пришлось покинуть хутор. Вмешались придирчивые начальники - из тех, на которых вдруг находили приступы нравственности. Короче говоря, из какой-то ставки был получен приказ, чтобы офицеры вели себя как следует и подавали тем пример нижним чинам.