Мориц устало улыбнулся.
- Похоже, нам обоим приходится худо. Я получил новое назначение, вот-вот смоюсь. Злые языки утверждают, что мы все вообще скоро смоемся отсюда.
Да, злые языки это утверждают. Роберт так и сиял от восторга, предвкушая эту минуту. А вообще-то, что стал бы делать Вилфред без Роберта все это время и почему именно Роберт так печется о нем?
Мориц поднял рюмку:
- Ты что, приехал сюда, чтобы не раскрывать рта?
Вилфред часто задумывался об этом. У Роберта есть все основания поступать прямо противоположным образом... Неужели и впрямь существует нечто зовущееся дружбой?
Он заставил себя поднять рюмку.
- Я приехал повидаться с тобой.
Он понял вдруг, что ненароком сказал правду. Чудесное утро вдруг застыло, оцепенело, новый день будто затаил дыхание в недобром предчувствии. Конечно, не мог же он приехать сюда без всякого дела.
- Ты явился, как говорится, к самому отходу поезда...
Дорогой Вилфреду мнилось, что его влечет сюда некая определенная цель, но все это отошло куда-то далеко. Все, что терзало его день и ночь в унылой каморке на Пилестреде. Он должен избавиться от чего-то... Но сейчас его мучило смутное чувство вины перед Робертом: вот Роберт не умеет долго ненавидеть кого-нибудь...
- Из Германии приходят дурные вести, - продолжал Мориц.
Вести - вот что сейчас больше всего занимало Роберта. Как он радовался им и как горевал, когда удар настигал кого-то из его товарищей по борьбе. И все же горе не убивало его. У некоторых всегда есть в запасе радость спасение...
- ...Так что, наверно, это наша последняя встреча.
Вилфред слишком долго жил взаперти и теперь никак не мог сбросить оцепенение. Морица тянуло на исповедь. Но между ними стояла стена. Всем существом своим Вилфред был сейчас в каморке на Пилестреде - куда больше, чем во все то время, когда он и вправду там был.
- Враг? - повторил он, вдруг возвращаясь к прежнему разговору разговору о Марти: - Да что ты, ей все безразлично, она просто дура!
Но Мориц, казалось, только и ждал повода заговорить о ней:
- Ты ошибаешься. И вообще все эти слова - умный, дурак - ничего не значат. Марти - артистическая натура, а значит, впечатлительна и в некотором роде творческая личность. К тому же она лжива, впрочем, одно без другого не бывает. Она лжива и притом простодушна, а простодушный лжец сплошь и рядом говорит правду, как она, к примеру, сказала мне правду о тебе.
- Ты что, сегодня настроен философствовать?
- Да, я настроен философствовать. Все это время я много размышлял. И решил принять кое-какие меры.
- И какие же меры ты принял?
- Да никаких...
Они избегали смотреть друг на друга. Они глядели на сверкающую гладь фьорда...
- Вы что, поссорились с Марти?
Мориц отпил из рюмки, потом прижал прохладное стекло ко лбу.
- С Марти невозможно было поссориться. Она сама говорила все, что хотела, а ответов не слушала. Просто мы оба были в скверном расположении духа.
- Причина?
- Не было никакой особой причины. Просто в одно прекрасное утро мы проснулись в скверном расположении духа, оно возникло, как возникает день. А потом от него не отделаешься, пока не зайдет солнце. Но скверное настроение не покидало нас при солнце, как и при луне. Так мы и жили. Я тоскую по ней...
- Почему ты называешь Марти артистической натурой?
Вилфред отвел взгляд от смутной линии горизонта, который, казалось, то отдалялся, то приближался по воле волн, игравших светом, волшебно преображавших все расстояния. Его собеседник сидел, вертя в руке рюмку, - в худой, но крепкой жилистой руке.
- Разумеется, Марти не "интересовалась", как принято говорить, каким-либо видом искусства, это не в ее стиле. Она не принадлежит к числу дам, без которых не обходится ни одна генеральная репетиция, ни один вернисаж. Дамы эти бездумно вращаются в кругу, не имеющем ничего общего с искусством. Твой друг Роберт - вот он человек искусства. Наверно, он не в состоянии отличить Боннара от Пикассо, но зато у него есть личность, которую он стремится выразить, и для этого есть по меньшей мере две возможности.
- Почему ты вдруг заговорил о Роберте? Вот уж совсем безобидный человек.
- Не может быть безобидным тот, кто сам обижен. Откуда мне знать, во что мог ввязаться такой человек, как он? Большинство людей лишь в последний момент вспоминают, что надо спасать свою шкуру... Впрочем, речь не об этом, я просто хотел сказать, что он поразительно свободен от утомительной тяги к идеализации всего и вся, - право, есть что-то болезненное в этой извечной германской черте. Вот англичане смотрят на все с практической стороны... Черт побери, отчего ты не остановишь меня? Мне так недоставало тебя все это время!
Только теперь Вилфред заметил, что в нескольких шагах от них в траве лежали, сверкая на солнце, пустые бутылки. Значит, мрачное глубокомыслие Морица - всего лишь плод долгого общения с отменным немецким вином...
- Ты ведь, кажется, говорил о Марти?
- Да, все было связано между собой: Марти и нынешнее положение в мире... В простодушии Марти, в ее серьезном отношении к мелочам я чувствовал, признаюсь, какую-то силу. Это смущало меня. Я должен сказать тебе одну вещь... - Мориц подался вперед и с нарочитой доверительностью продолжал: - Я по-своему любил эту женщину. Ее простодушная лживость, нелепая вера в добро - все это трогало меня, а ее провинциальная порочность словно бы возвращала невинность мне самому...
Вилфред пожал плечами: какой смысл обсасывать пустячные переживания но, казалось, Мориц отрешенно готовится к чему-то, чего уже нельзя избежать.
- Почему ты говоришь в прошедшем времени? - спросил Вилфред. - Будто все у нас уже позади...
Мориц коротко рассмеялся:
- А разве не так?
В тот же миг в руках у него оказался револьвер; очевидно, он незаметно вытащил его из кармана.
- Комедиант! - сказал Вилфред. Ему нравилось дразнить Морица. За беседой они уже почти до дна распили вторую бутылку. Ясное утро постепенно сменялось пасмурным днем. Радостное настроение улетучилось.
Мориц наполнил его рюмку, затем вынул из-под стола третью бутылку.
- А что, люди вроде нас с тобой - всегда комедианты. Не то чтобы мы стояли в стороне от жизни, мы по-своему участвуем в ней, но разве мы вкладываем в это душу?