— Идем, Кузя! — крикнул он песику, сидевшему на берегу и сторожившему его вещи. — Не бойся, здесь хорошо!
Но Кузя сделал вид, что не слышит. До того был хитрый пес, что иногда Егору казалось, Кузя гораздо умнее любого самого умного человека.
Потом Егор вылез из воды и долго лежал на согретой за день траве. И Кузя лежал рядом, высунув язык и тяжело дыша. На Кузе было добрых три кило черной шерсти. Не мудрено, что ему всегда жарко.
Когда-то Алеша, тоже большой любитель собак, сказал про Кузю: «Зимний пес». И Егор согласился с ним; конечно, Кузе легче жить зимой, летом приходится, как там ни говори, трудновато. В самом деле, попробуй-ка в жару день и ночь не снимать теплой меховой шубы!
Какой-то человек прошел по берегу, потом остановился неподалеку от Егора и лег на траву. Это был старик, худой, с седыми, коротко стриженными волосами и седыми усами.
Лицо старика показалось Егору знакомым. Он, кажется, выступал в Доме культуры, рассказывал о партизанах. Только как его звали и кто он был, Егор никак не мог вспомнить.
— Вода теплая? — спросил старик.
— Очень, — ответил Егор.
Старик разделся, аккуратно сложил свои вещи и, ежась, похлопывая себя по бедрам, пошел к реке.
Старик плавал здорово. Он плыл саженками, широко загребая воду, а когда доплыл до середины реки, лег на спину.
— Гляди, Кузя, — сказал Егор, — вон как плавает, не то что ты, и ни капельки не боится, а ведь он же куда старше нас с тобой!
Кузя смотрел на Егора своими черными глазами, помалкивал. К чему спорить с хозяином? Все одно окажешься неправым.
Потом старик вылез, лег неподалеку от Егора.
— Хорошо! — от души сказал он. — Самое лучшее дело — искупаться вечером. И спишь тогда лучше.
— Я всегда хорошо сплю, — заметил Егор.
Старик усмехнулся:
— В твои годы и у меня сон был завидный. А ты, между прочим, живешь где-нибудь недалеко?
— На Садовой.
— Это близко, а я в Грачевом переулке, совсем другой конец города, но, представь себе, каждый день, с ранней весны до поздней осени, хожу сюда купаться.
Они помолчали. Потом незнакомец спросил Егора:
— В какой школе ты учишься?
— В пятьдесят седьмой.
— Это где же?
— На Коммунистической.
— Знаю эту улицу, — медленно ответил старик, прищурив глаза, как будто что-то вспоминая. — Раньше она называлась Третья Базарная, а на том месте, где твоя школа, в войну была биржа.
— Какая биржа?
— Обыкновенная. Немцы организовали здесь биржу, для того чтобы, как они говорили, устраивать жителей на работу.
— А на самом деле?
— На самом деле отправляли молодежь в Германию. Читал «Молодую гвардию»?
— А как же! Я много книг читал, и про войну тоже. Я вообще люблю читать.
— Хорошо делаешь. А что ты еще любишь?
Егор помедлил, прежде чем ответить.
— Еще я пишу.
— Что же ты пишешь?
— Разное. Рассказы и повести. А когда был маленький, стихи писал.
Старик, казалось, нисколько не удивился. Ведь он же старый, многое видел на своем веку; может, ему пришлось встречать людей, которые, учась в школе, писали стихи, повести, а потом вырастали знаменитыми писателями.
— Я некоторые свои стихи до сих пор помню, — осмелев, произнес Егор.
— Это хорошо. Прочитай-ка мне что-нибудь, что тебе больше нравится.
— Сейчас… — Егор откашлялся. — Вот стихи про моего Кузю. Его к нам щеночком принесли…
— Так, — проговорил старик. — Интересно. Стало быть, твой Кузя умеет говорить!
Егор взглянул на Кузю. Кузины глаза глядели на Егора, словно бы хотели выразить своим взглядом что-то известное им обоим.
— Он, конечно, говорить не умеет, но все понимает, — проникновенно сказал Егор. — Это удивительная собака, я еще никогда таких не встречал.
— Ладно, — примирительным тоном заметил старик. — Пусть так. В конце концов, бывают поэтические вольности.
Егор не знал, что такое «поэтические вольности», но на всякий случай сделал вид, что всё понял. Он погладил Кузю по теплой от солнца голове и спросил:
— А вы кто, тоже писатель?
— Нет, я фотограф.
— А как вас зовут?
— Петр Петрович.
— У меня дядя Петр Петрович, живет в Нежине. Папин брат.