В какой—то момент боли становится так много! Я расстегиваю куртку, в надежде, что это поможет мне сильнее вдохнуть. Но воздуха все равно не поступает. И я понимаю, что больше ждать не смогу. Ни секунды, ни мгновения.
Делаю шаг навстречу, а меня вдруг за руку хватает кто—то.
– Не стоит этого делать. Подожди здесь, он заметит тебя.
Нинель. Ее ладонь ледяная, а в глазах теплота такая, какой давно не видела. Растерянная, не спорю, послушно остаюсь. Она только что вышла из здания клуба, с коляской. Жена Неймана укачивает малыша.
Мне хочется спросить, как они. Хочется посмотреть на сынишку, подержать его на руках. Мне хочется так много рассказать и так о многом спросить! У нее, у Марики, у Демида. Они были мне семьей, а стали чужими. До сих пор не по себе.
К глазам подступают слезы. Отвернувшись, смахиваю их с глаз, злясь на себя. Не хочу, чтобы видел меня слабой и хнычущей. Хочу, чтобы посчитал достойной себя. Чтобы увидел во мне – тот самый идеал нерушимый. Может хотя бы тогда выслушает, а не прогонит?
В сумке трезвонит телефон. Либо Оскар, либо Аська. Подруга ждет меня в гостях. Вчера я просилась к ней переночевать. После истерики Юли, мне придется заново покупать гардероб. Она сожгла практически всю мою одежду, бросалась на меня, выгоняя из дома. Три месяца назад они с Ромой все—таки перебрались в дом Глеба. И с этого дня жизнь стала совсем невыносимой. Я попросилась пожить к Аське, но Оскар забрал меня из ее дома. Он поселил меня в своем коттедже, и вчера сделал предложение, о котором я даже думать не хочу.
И то, что именно сегодня Варламов очутился на свободе – больше, чем знак. Он – тот, под чьим крылом я хочу спрятаться. Если, конечно, он захочет дать мне свое тепло.
– Эй, Цыпленок, – слышу совсем рядом его голос. Каждый нерв сковывает ледяными путами. Сердце бьется так сильно, что в какой—то момент мне кажется, будто оно выпрыгнет из груди.
– А где мой крестник? – голос тихий, ласковый. Петлей на шею эта нежность мне. Сердце пропускает удар, а перед глазами темнеет все. И я понимаю, что не могу ждать ни секунды.
Пытаюсь сказать что—то, одновременно поворачиваясь к нему. Но с губ только еле слышное шипение рвется. В горле пересыхает, я стою и глазами его поедаю. Вблизи он еще красивей. Уставший немного, но это ничуть не портит его.
Лука что—то говорит Нинель, а на меня даже не смотрит. Но я не позволю себе уйти ни с чем. Не зря ведь с Марикой боролась!
– Лука… – тихо, еле слышно. Свой голос не узнаю.
– Нам нужно поговорить..
И замираю. Не дышу вовсе, когда он поднимает ко мне глаза. Шок, неверие… а потом холод… И это так больно…
Молчит. Вижу, как ходят желваки на его скулах, как раздуваются ноздри. Злится.
– Лука, прости, Марика велела ей уйти, но девочка отказывается…
– Ты еще здесь?! – раздается разъяренный крик Марики. – Может уже отвалишь от нашей семьи, долбанная Вершинина!
– Марика, – рычит на нее Лука, и, выставив руку вперед, не дает своей сестре налететь на меня коршуном.
Она замирает, со злостью смотрит на него.
– Идите, отдыхайте. Я сейчас подойду
Он поднимает на меня взгляд, от которого внутри леденеет все.
– Пошли..
Он открывает дверь и проходит в клуб. И как только я переступаю порог здания, вся храбрость и стойкость улетучивается. Все, что я пыталась из себя построить – ничто, пустое, пепел.
На спину его широкую, сильную смотрю, на крепкую шею и умираю от боли. Задыхаюсь от тоски по нему. И знаю ведь уже сейчас, что осталась все такой же, недостойной его. Он всегда был на уровень выше, всегда недосягаемым казался. Убегала, стараясь думать о том, какой он бабник и гад, а по сути, в этих мыслях зарывала главные свои страхи. Боялась, что нравиться ему перестану, что неинтересной вдруг покажусь, а он уйдет, исчезнет навсегда.
Сейчас еще больше боюсь. Вдыхаю родной уже запах помещений, чувствуя себя здесь чужой, враждебной, отверженной.
– Лука, привет! – вдруг со стороны зала на него кошкой выпрыгивает Катя. На девушке короткий топ и шорты. Она подходит к Луке и, приобняв его, целует в скулу. Я замечаю в ее руке огромный бутерброд и думаю о том, что ей не мешало бы килограмм пять сбросить. К горлу тошнота подкатывает, и я не пойму отчего – от запаха еды, или от того, как крепко она прижимается к нему.