она влепила мне. Девушка встрепенулась.
-Забирайся мне на плечи и цепляйся за карниз.
-Уходят, суки,- заорали с площади, когда Марина, дрожа, как
новорожденный олененок, отпустила руки с моей шеи и перенесла их на
скользкий карниз крыши.
-Подтягивайся, ну же.
Пули с жадным лязгом врезывались в камень рядом со мной, плечо горело.
Марина, вскрикнув от напряжения, исчезла за отворотом крыши. Я остался
в кабинете один. Чтобы стрелки из коридора не вздумали сунуться, пальнул в
дверной проем, забрался на подоконник, и, подпрыгнув, ухватился за карниз.
Снизу строчили без перерыва, но в полутьме не могли как следует прицелиться.
Отчаянная веселость овладела мною: попробуйте, падлы, съешьте.
Подтянувшись, я перебросил ногу на крышу. Марина вцепилась в куртку и помогла
мне.
Оглядевшись, я замер: меж кирпичных труб и переломанных антенн торчал
жирный зад вертолета. Как он смог опуститься прямо на крышу?
-Ты ранен?
-Тихо, – я дернул Марину за рукав, увлекая за одну из труб.
Тут и она увидела вертолет и в ее глазах блеснула радость. С чего бы это?
Но времени на расспросы не было.
-Всего один, - пробормотал я, различив через стекло кабины затылок
пилота. - Эх, отсюда не достать... Стой здесь.
Я двинулся вперед, не сводя глаз с затылка. Достигнув вертолета, подлез
под пахнущее машинным маслом брюхо...
-Какого хуя.
Пилот поперхнулся – он жрал концентрат из банки. Расширившимися
глазами уставился на меня. Это был толстяк с широким бледным лицом.
-Н – не стреляй, - просипел он, как завороженный глядя на дуло автомата.
Почему-то мне и вправду не хотелось убивать толстяка. В его глазах
проскользнуло что-то … детское. А может, мне показалось – я ни разу не видел в
Джунглях детей.
Марина снова меня не послушалась. Она подскочила к вертолету и, едва
глянув на пилота, заорала:
-Выметайся.
Толстяк стал выкарабкиваться из машины, разбрасывая во все стороны
концентрат. Он был одет в чудн ые штаны из какой-то мягкой материи - спереди
расплылось темное пятно.
-Скорее, ты! - от нетерпения у Марины сорвался голос.
Толстяк все-таки покинул вертолет, уставился на меня расширенными
глазами. Нижняя челюсть дрожит, к высунувшемуся кончику языка прилипли
кусочки концентрата.
-Лечь, – приказал я: толстяк тут же опустился на смоляное покрытие крыши,
бормоча:
-Не стреляй, не надо.
Марина юркнула на освободившееся место пилота. Что она задумала?
Над головой застрекотало. Я отпрыгнул в сторону, укрывшись за широким
боком вертолета и лишь после этого поднял голову: другой вертолет, с синим
брюхом, завис над нами. Автоматная очередь - как клацанье хищных зубов. На
спине толстяка появилась линия из красных точек, почти сразу ставших
расплывшимся пятном. Банка с концентратом покатилась по крыше.
Пули звякнули по металлу, одна из них задела рюкзак у меня на спине.
Тело толстяка вздрагивало, точно оживая.
-Андрей, залезай.
Это ж надо – я совсем забыл про Марину, пожалуй, впервые со дня
Последнего Поезда.
-Что уставился? Скорее.
Я выпустил длинную очередь и, кувыркнувшись по крыше, влез внутрь
машины.
-Что ты задумала?
-Тихо!
-Ты умеешь?
Она не ответила, отыскивая что-то на приборной панели. Наконец, надавив
на какие-то кнопки, и дернув за обмотанный изолентой рычаг, Марина
повернулась ко мне. Сказала:
-Держись.
Мне понравилось, как она это сказала.
Над головой загудело. Ожили лопасти - машина задрожала, передав свою
дрожь мне. Неужели полетим?
Крыша осталась внизу. Я, не отрываясь, смотрел в выпуклое, как глаз
твари, окно. Площадь с памятником Ленину. Прямо под памятником – гора трупов.
Стрелки суетятся, стреляют в воздух.
Я и не заметил, как рассвело, – всего за какие–то десять-пятнадцать минут.
Нас спасла темнота, выходит, цена Теплой Птицы и есть эти самые десять-
пятнадцать минут.
Занесенные снегом полуразрушенные дома, заводы, домишки и заводики
Калуги сливались внизу в чистый лист.
Я ухватился за поручень. Страшно… и весело.
Вертолет с синим брюхом заходил то с одной стороны, то с другой, то
зависал сверху. Высунувшийся из кабины стрелок жарил из автомата.