— Нельзя жить, не избавляясь от вещей!
И продолжил с некоторым нажимом:
— Если слово «безжалостно» вам не нравится, его можно заменить на «настойчиво». Если не избавляться от вещей настойчиво и решительно, то…
Он, видимо хотел сказать следующее: поскольку количество вещей увеличивается «настойчиво», то нужно столь же настойчиво избавляться от них. Если бы господин Миками не появился в нашем доме, мы бы никогда не усвоили эту истину и погибли бы, погребённые под горой мусора.
Раньше понедельники, среды, пятницы, первые и третьи вторники были для нас просто днями недели. Кто-то изредка вдруг вспоминал, что это дни, когда приезжает мусороуборочная машина. Иногда мы путали дни сбора мусора или же просчитывались со временем. Сколько раз я вспоминал, что нужно выбросить мусор, когда голубая мусороуборочная машина уже отъезжала от нашего квартала с равнодушно закрытым задним люком… Но сейчас всё мы помнили нужные дни наизусть, как молитву: понедельник, среда, пятница — дни сбора сгораемого мусора, первый и третий вторники — дни сбора несгораемого и крупногабаритного мусора… Понедельники, среды и пятницы, первые и третьи вторники каждой недели стали восприниматься нами как дни храмовых богослужений, мы ждали их поистине с благоговейным трепетом.
В довершение всего, похоже, исчезли байкеры, так же, как исчезает крупногабаритный мусор. Наш селезень явно шел на поправку, у него отрастали новые, белые перья.
Покраска дома — это очень значительное, памятное событие. И появление белого бутона — его счастливое предвестие. Учебный этюд Бургмюллера «Искренность» звучит для меня так, будто его исполняет сам Кристоф Эшенбах. Восьмые доли журчат ручейком, а легато льется плавно, без всяких заминок. Мне представилось, как эти звуки скатываются по белоснежной стене нашего дома — подобно мелодичному смеху.
Кастро менял свои перья, и красных пятен оставалось уже совсем немного. Белый бутон на растении у окна медленно, но верно набухал. Мы занимались подготовкой к покраске дома.
Во вторник, в день сбора крупногабаритного и несгораемого мусора, жена выбросила керосиновый обогреватель, который сломался года два назад, да так и стоял бесцельно в кладовке, и цветной телевизор, уже лет десять пылившийся там же. Я тоже поддался всеобщему настроению и выбросил старый кожаный портфель без ручки и сломанный кассетный магнитофон, а также приобретенный сразу после свадьбы чёрный, тяжёлый как камень дисковый телефонный аппарат. Благодаря избавлению от старых вещей свободное пространство в доме увеличилось едва ли не в пять раз, однако и после этого всех нас так и подмывало выбросить ещё что-нибудь в преддверии генеральной покраски дома.
Правда, керосиновый обогреватель и кассетный магнитофон можно было ещё починить, а телевизор работал, хотя изображение было далеко от идеала. В связи с этим у нас первоначально возникли кое-какие разногласия, но теперь никто уже не мог измыслить достаточно убедительного довода в пользу хранения старых вещей. С тех пор как в нашем доме появился господин Миками, мы прониклись единодушным пониманием того, что главной и безусловной причиной беспорядка является наша укоренившаяся привычка разбрасывать вещи и бесконечно хранить их.
В момент расставания с вещами мы не испытывали облегчения, у нас были лица правдоискателей, отринувших сострадание во имя высших моральных догм. В первую очередь это относилось к жене.
Выбросив дорогой керосиновый обогреватель, она довольно долго молча стояла у места сбора мусорных мешков под сакурой, печально глядя на чёрный металлический ящик, словно говоря себе, что он отнюдь ещё не умер. Затем её лицо приобрело сурово-решительное выражение, она что-то пробормотала себе под нос и резко отвернулась. У неё было такое выражение, будто она говорила обогревателю: «Вы жертвуете собой во имя великих принципов!»
Возможно, я выглядел точно так же, когда выбрасывал прослуживший нам почти двадцать лет древний телефонный аппарат. Диск его поворачивался с таким трудом, что саднило палец. Толстенный шнур был обмотан какой-то чёрной тканью. Трубка была огромная и тяжеленная, отверстия на микрофоне располагались торжественным кружком, и весь аппарат прямо-таки дышал достоинством. Он не располагал к легкомысленным разговорам, как эти новомодные легковесные коробки из пенополистирола. Даже на мусорнике под сакурой он выглядел солидно и величественно. Когда я уходил, мне в спину неслись хриплые голоса двадцатилетней давности: «Не выбрасывай, не выбрасывай!» Я просто кожей чувствовал, как испускают эти берущие за живое голоса чёрные дырочки микрофона.