Я не очень-то сопротивляюсь, потому что они знают и умеют все. Только что Федор Федорович изготовил из консервной банки колокольчик, повесил на шею Горбоносой и выставил моих дармоедов в тайгу. Там он прицепил к шеям оленух еще по небольшой палке и заверил, что теперь более километра «этим гражданкам» не уйти. Перед этим он кормил олененка молочной болтушкой. Оказывается, малыш ел так мало, потому что во время кормления я не почесывал его возле хвоста. «У оленей так принято. Пока олененок сосет важенку, та лижет его у самого хвоста. Без этого у олененка не будет никакого азарта к еде…»
Федор Федорович собрал карбюратор и вместе с чернявым вышел к вездеходу. Я подождал, когда закроется дверь, и обратился к своему напарнику:
— Ты знаешь, не запомнил, как кого зовут. У меня всегда так — знакомлюсь и сразу же забываю. Одного Федора Федоровича запомнил.
Тот улыбается, и его глаза прячутся за узкими щелочками:
— Бывает. Только чего стесняться? Переспросил, и все. Я Саня, или просто Сэен. Мои старики приехали из Китая. Там русских дополна. А что лицо такое, наверное, кто-то из китайцев в родню затесался. Гриша, ну тот, что печку ремонтировал, Григорий, значит. А потом Володя. Это он за маслом приходил. Он вообще никакой не начальник, а так — лет десять в Москве таксистом работал. Там они всех пассажиров командирами называют. Он на рыбалке помешанный. Газуем через Фатуму, и вдруг хариусы. Володя как увидел, сразу по тормозам. Вода уже полики заливает, а он за хариусом смотрит. Еле выбрались. Хорошо ты с маслом выручил, а то до сих пор загорали бы.
— А вы далеко едете? Если вдруг наскочите на оленеводов, скажите им о моих оленях. Там у них бригадир Коля. Если бы он знал, уже давно был бы здесь.
— Нет, мы возвращаемся. Лес на Крестах смотрели. Будем там лесозаготовительный участок открывать.
— Но ведь от Крестов прямо к трассе дорога есть. Чего вас через Фатуму понесло? — удивился я.
Сэн двинул плечами и, выражая полное безразличие ко всему этому, сказал:
— А мне какое дело? Я за повара. Скажут вари — варю. Недосол на столе, пересол на голове. Начальству отвечать, оно и думает. Подожди минутку, я сейчас. — Он открыл дверь и, высунувшись за порог, крикнул: — Федор Федорович, скоро одиннадцать. Вы говорили напомнить.
Тот появился так быстро, словно стоял за дверью, ободряюще улыбнулся мне и спросил:
— Ну как, гости еще не надоели?
Я протестующе замахал рукой, но он уже отвернулся к рации. Щелкнул тумблерами, перещупал тонкими пальцами провода и, склонившись над столом, притих. Скоро в избушку зашли и Гриша с Володей. Стали за спиной Федора Федоровича и молча уставились на рацию.
Эфир сыпал морзянкой, отзывался голосами людей. Но вот язычок настройки доплыл до середины шкалы, и в избушку ворвался мужской бас. «Пятый просит бочку соляра и метров сто веревки. Как поняли? Сережа, сдублируй, а то никакой проходимости. Как поняли? Прием. Яранга-пять, яранга-пять, как поняли? Прием. Вертолета сегодня не будет. Не будет вертолета. Ушел на Магадан. На Магадан потопали. До тридцатого погоды не обещают. Не обещают погоды до тридцатого. Продукты получите в шестой. Сдублируй, Сережа. Пусть получат продукты в шестой». Бас стих, словно растаял, и вдруг эфир взорвался резким дискантом: «БМРТ-8! БМРТ-8! Как слышите? Подтвердите прием. Приемчик…»
Федор Федорович выключил рацию, отсоединил провода, подмигнул стоящим за спиной парням:
— Порядок! Я как чувствовал, через пять часов можем стартовать. — Затем повернулся ко мне: — Боимся, что начальство нас потеряло. Вот каждый раз и выходим на связь. Но что-то молчат — значит, нет никакой паники. Иначе подняли бы крик до самого неба. Давай-ка, мужики, уберем со стола да будем завтракать, а то вашей картошки не дождешься…
К вечеру мои новые друзья укатили. Напилили гору дров, оставили для олененка двенадцать банок сгущенного молока, а мне полмешка хлеба и гору других продуктов. Мои дары были поскромнее. Поделился вялеными хариусами да налил канистру масла. Бывает же так — никаких особых слов не говорили и виделись — всего ничего, а расстались чуть ли не родственниками.