Я еще не сообразил, что к чему, а Сергей уже толкает в плечо, и с таким видом, словно он сам все это придумал, говорит:
— Нормально, да? Уметь надо. Сейчас и не такое увидишь!
Карабкаемся вверх по распадку, ныряем под полотнище и оказываемся на перевале. Крутой спуск по другую его сторону зажат скалами и завален переплетенными между собой деревьями. Несколько лет тому назад здесь случился оползень, правый скат сопки съехал в лощину.
За скалами открывается новая долина. Верх долины вытянут узким языком, внизу он расходится, и толстая, не тающая даже летом глыба льда заполняет и долину, и примыкающие к ней распадки. У «языка» и чуть дальше — олени. Там три, нет — четыре оленя, чуть дальше — настоящее стадо. Их голов тридцать. Стоят и смотрят в нашу сторону.
— Это тоже откол? — спрашиваю Сергея.
— Какой откол? — смеется тот. — Буюны! Мы только что их с глинища вспугнули. К середине лета их соберется здесь еще больше. У наледи комаров почти нет, вот оленям и раздолье. А перевал — это граница. По одну сторону наше стадо, по другую — буюны. И речка с той стороны называется Буюнда. Пристанище диких оленей.
— А как же они на глинище пробираются? Не боятся полотнища, что ли?
— Не скажи. Еще как боятся. Они по скалам, в обход, как снежные бараны прыгают. Раз-раз — и уже наверху. Домашние так не смогут. Скоро и твой Дичок туда переберется. Подрастет — только его и видели. Еще и других уведет. Лучше сейчас убить, хоть какая-то польза.
— Какая польза?
— Ну, шкура, мясо. Чего так смотришь? Мы же оленей не для красоты здесь выращиваем.
— Но ведь дикий олень — вольное животное, а ты…
Сергей вскинул руки к небу:
— Ола-ла! Начитался книг, ничего не скажешь. Да я сам сегодня же запретил бы всякую охоту, но буюн мой враг и его нужно… Короче, ты спроси любого пастуха, от кого он больше страдает — от волков, браконьеров или буюнов? Все хороши. Знаешь, почему буюн уводит с собою в сопки не только важенок, но и телят, корбов и даже чалымов? Очень просто. Волк за ним погонится, они бегут медленнее, вот за их счет и выживает. Всех скормит, снова вокруг стада ошивается. Точно такой и твой Дичок. Вырастет, ворвется в стадо и уведет голов пятнадцать. А каждый олень — четыреста рублей. Тебе, конечно, его жалко, но сам пойми.
Уже несколько раз навстречу попадались группки оленей, а пастуха не видно. Олени пасутся на заросших низкорослыми чозениями речных островах или бродят по склону сопки. В долине, где все бело от ягеля, встречаются только одиночки. Увидев нас, олени настораживаются, торопливо уступают дорогу или убегают, задрав короткие пушистые хвосты. Некоторые просто стоят и смотрят. Один изогнулся, поднял заднюю ногу и принялся чесать о нее выросшие на треть рога.
— Это он их ровняет, — объяснил Сергей. — Каждый олень ровняет по-разному, вот они неодинаково и растут. А у которого нога больная, рога вообще растут как попало…
Проторенная через тайгу нартовая дорога то огибает полоску высоких лиственниц, то поднимается на террасу, то ныряет в заросли ивняка. Оленей встречается все больше. За невысоким бугорком целый лес голов, украшенных рогами.
Сергей говорит, что в этой группе около двухсот оленей. Старые и молодые корбы, важенки, чалымы и совсем малыши — энкены. Я уже знаю, что телочка до года — гулка, после года явкан-немычан или просто немычан. А бычок — явкан-корб, явкан-мулкан и, наконец, корб. Говорю об этом Сергею, тот смеется:
— Молодец! Наверное, тоже хочешь стать бевденом?
— Кем-кем?
— Вот тебе и раз! А старики и вправду думали, что ты эвен. Бевден — это я. Олений пастух, значит.
Дорогу пересекает цепочка оленей, и тотчас из-за деревьев доносится крик:
— Эге-ге-ге-ге-ге-е-е! Ить-ить-ить! Ов-ов-ов!
Олени заторопились, а к нам подошел пастух, высокий, загорелый до черноты. Он сел на кочку и принялся стаскивать куртку.
Знакомясь со мною, пастух, не поднимаясь с кочки, буркнул:
— Вася, — и принялся рассматривать дырку на рукаве. Сергей присел рядом и, словно о ком-то постороннем, сказал:
— Не поверишь, вот у этого Васи в семье два Васи. Я думал, сводные или как-то иначе — ничего подобного — родные братики. Этот Вася родился, его отправили в интернат, потом еще трое детей родилось, их тоже в интернат. А когда родился пятый — решили назвать Вася. Представляешь, родители на полном серьезе забыли, что у них один Вася уже есть. Теперь имеют двух Васей, и ничего — живут.