Наступило время стрижки лэфи. Это занятие оказалось столь же кропотливым, сколь и весёлым. Летнюю шерсть нужно было срезать полностью, под самый корень, и при этом не поранить очень нежную поверхность растения. Даже цирюльник, бреющий какого-нибудь важного господина в старые времена, не был более осторожен, чем шуа, стригущие лэфи.
Однако ни тишина, ни серьёзная сосредоточенность, которых можно было бы ожидать, так и не сумели установиться. Хотя никто, кроме человека, их, наверное, и не ожидал. Дело в том, что стригали этого стада “шерстяных деревьев” вешали себе на шею специальный поддон, в который складывали срезанные волокна.
И вот, то один, то другой сопящий от напряжения работник неосторожно и сильно выдохнув, взметал тучу лёгких, как пух, шерстинок, повисавших у него на морде и ушах. Такая оплошность неизменно вызывала веселье у самого увешанного зеленоватой шерстью лэфи шуа и всех, кто оказывался поблизости.
Дети, которым пока ещё не доверяли стрижку, перекатывались меховыми клубками между работающими взрослыми. Они собирали упавшую на землю шерсть и веселились больше всех. Иногда, выбрав себе среди сосредоточенных работников “жертву”, они обступали её и, пристально глядя, ждали заветного момента, чтобы увидеть того или другого взрослого в таком забавном виде. Обычно ждать приходилось недолго.
Группа шалунов, неотрывно и с самым серьёзным видом следящих за каждым движением, очень быстро выводила из равновесия смешливых шуа. Они громко фыркали, и добившиеся своего малыши буквально катались по земле от смеха.
Никто их не ругал, разве что в шутку, и это добродушное ворчание, нередко перемежаемое смехом, только подливало масла в огонь. Более того, Рэй сильно подозревал, что многие взрослые подыгрывают им намеренно. А уж в том, что это делает Риш, не было никаких сомнений. Вокруг него счастливый писк не смолкал почти целый день.
Рэй подумал, что было бы совсем несложно изменить форму поддонов так, чтобы шерсть не взметалась в воздух, и даже хотел сказать об этом кому-нибудь. Но это было рано утром, а когда солнце поднялось высоко, он понял, что такие изменения просто никому из них не нужны и не на шутку расстроили бы не только совершенно счастливых детей, но и исполненных напускного гнева взрослых.
Когда весёлая страда миновала, шерсть увязали в мешки — она должна была отправиться в другие поселения, чтобы потом частично вернуться в виде одеял и тёплых накидок.
Проверив, надёжно ли завязан последний мешок, Риш опустился рядом с ним на траву и, обхватив его податливые бока лапами, положил сверху голову. Думая, что сейчас его никто не видит, юноша вздохнул и закрыл глаза.
В этом положении его и застал Рэй. Сердце человека сжалось от печальной обречённости, которая, казалось, исходила от фигуры Риша.
— Что с тобой? — спросил Рэй, ласково прикасаясь к плечу шуа и садясь рядом.
— Ничего, — Риш едва заметно вздрогнул.
— Ты, конечно, не обязан ничего мне рассказывать, но я ведь вижу — с тобой что-то происходит. Что-то тревожит тебя или, может быть, огорчает, и с каждым днём всё сильнее.
Риш не стал возражать. Он молча посмотрел на свои лапы, потом перевёл тёмные глаза на человека.
— Я тревожусь, потому что для меня наступает время взросления… Всего через несколько дней я должен буду уйти, — медленно проговорил шуа с каким-то пугающим спокойствием.
“Спокойствием обречённого”, — подумал Рэй.
— Куда уйти, зачем?! — спросил он вслух.
— Я не могу сказать — куда. Это то место, где живёт Пунт, ну и другие… А зачем — об этом тоже нельзя говорить, но через это должен пройти каждый, достигший взросления… — Риш говорил всё с той же, несвойственной ему отстранённой интонацией, медленно подбирая слова и глядя куда-то в сторону.
Это было невыносимо, и Рэй схватил его за лапу:
— Что они собираются с тобой делать? Это страшно?! Больно?!
Удивление всплыло из глубины тёмных круглых глаз.
— Больно? — переспросил шуа. — Нет. Конечно, нет! — и он успокаивающе погладил человека по плечу. — Может быть, страшно. Может быть, грустно — не знаю. Наверное, поэтому я и беспокоюсь, что не очень-то понимаю, что меня ждёт. Я должен узнать что-то важное, о чём детям не рассказывают. Ну и ещё пройти испытание. В общем, ничего особенного. Ты за меня не переживай. Всё будет хорошо. Я уверен.
Эта уверенность не показалась Рэю особенно убедительной, но что он мог сделать? Помолчав немного, Риш добавил:
— Я хотел попросить тебя: пожалуйста, дождись моего возвращения. Не улетай без меня. Я буду знать, что ты меня ждёшь, и мне будет веселее. А когда вернусь — ты убедишься, что ничего страшного со мной не произошло и я всё тот же Риш.
— Конечно, я дождусь тебя, малыш. Можешь не сомневаться, — ответил Рэй, усилием воли сохраняя внешнее спокойствие.
Будет ли это “всё тот же Риш”? Честно говоря, он в этом сомневался. Но, во всяком случае в эту минуту, шуа отбросил свои тревоги и стал прежним — счастливая улыбка была ответом на обещание человека.
Риш встал, легко поднял огромный мешок и понёс его куда-то. Даже по походке было видно, что к нему вернулось хорошее настроение. Рэй какое-то время продолжал сидеть на том же месте, глядя в одну точку, потом рывком поднялся и пошёл, сам не зная куда.
========== Глава 32. Шиф ==========
Рэй не мог найти себе места. В голову лезли тяжёлые мысли. У разных народов встречаются сложные, а порой откровенно жестокие обряды, через которые должен пройти юноша, чтобы заслужить признание соплеменников и право считаться мужчиной. Неужели шуа — не исключение?!
Рэй не хотел в это верить, — где угодно, но только не здесь! Его разум лихорадочно искал другое объяснение происходящему — и не мог найти.
Допустим, причина волнения самого Риша в том, что он слишком мало знает о предстоящем. Но чего боится его мать? Тиша наверняка знает куда больше и, однако, явно беспокоится за сына.
Рэй стремительно шёл через заросли апуты, машинально следуя изгибам многочисленных тропинок и не выбирая никакого определённого направления. Руки его сжались в кулаки. Ещё один поворот — и перед ним предстала идиллическая картина.
Старый Шиф, которого можно было узнать издалека по его тёмно-шоколадному меху, стоял рядом с апутой и нежно поглаживал её глянцевые листья. При этом он говорил что-то ласковое — до человека долетали отдельные слова, обращённые к растению.
Ничего удивительного или необычного в этом не было. Для шуа разговаривать с растением было не менее естественно, чем друг с другом. Из тех же, что они выращивали или чьими плодами пользовались, и вовсе ни одно не должно было остаться без внимания. Рэй много раз видел подобное, и всегда это вызывало в нём какой-то неясный, но тёплый отклик. Однако сейчас мирная сцена стала последней каплей, прорвавшей тонкую оболочку внешнего спокойствия.
Он просто взорвался и обрушился на Шифа так, как ни на кого ещё, кажется, не обрушивался. Позже он даже не мог толком вспомнить, что успел наговорить во время этой вспышки. Кажется, что-то о том, что растения они жалеют и животных жалеют, и ветки не отломят, а Риш?! И другие — такие же, как он, — чистые, добрые, доверчивые — их что — не жалко?!
— Что вы с ними делаете?! — срываясь на крик, спрашивал он Шифа. — Какому ещё “испытанию” подвергаете?!! — Рэй замолчал внезапно, поймав взгляд шуа.
Он ещё не успел понять, что этот взгляд выражает, но отрезвление наступило мгновенно.
“Какое право я имею вмешиваться в их жизнь, критиковать обычаи, призывать к ответу? Никакого! Они приняли меня как дорогого гостя, окружили заботой, назвали своим другом — и вот, дождались благодарности. Явился, наконец, самый умный, который им разъяснит, как они должны жить, что им можно делать, а чего нельзя. Да-а… Красиво выступил, ничего не скажешь…”
Теперь гнев, владевший им, отступил, смытый волной стыда. Рэй начал извиняться, но Шиф оборвал его резким взмахом лапы. Старый шуа погладил его по плечу, и человек наконец понял, что было в его глазах. Грусть и сочувствие.
— Тебе не за что просить прощения, Рэй. Ты полюбил Риша и переживаешь за него. У тебя доброе сердце, и не твоя вина, что там, где ты родился и жил, слишком много зла. — Шиф печально вздохнул и тихо добавил, глядя в сторону: