Ведь после того, как он будет найден, пройдут годы, прежде чем он или она сможет заменить Лаума. Надо будет учиться, потом найти жену или мужа, а это вообще неизвестно сколько времени займёт.
Виша обязательно должен иметь семью, и семья эта обязательно должна быть настоящей — то есть созданной и живущей по любви. А как же иначе? А любовь — она ведь под каждым кустом не валяется…
Лаум вздохнул. Эти мысли стали уже привычными, но сейчас для них не время. Надо что-то решать. Он встал, снова поворачиваясь к остальным.
— Пусть говорит тот, кто хочет дать мне совет, — сказал Лаум, и голос его звучал твёрдо.
Но никто ему не ответил. Подождав немного, Первый Виша протянул лапу по направлению к Пунту, которого можно было бы назвать первым после него.
— Скажи мне, друг, что ты думаешь?
Пунт шевельнулся и медленно произнёс:
— Я думаю, что ты знаешь, как поступить. Скажу только, что, по моему мнению, у нас есть всего один путь в этом деле, — он помолчал. — Добавлю ещё, я думаю, что это решение можешь принять только ты. Прости меня, друг.
Они молча смотрели друг другу в глаза. Лаум медленно поднял и опустил лапу в жесте согласия.
— Наверное, ты прав. И мне кажется, я знаю, о каком пути ты говоришь.
— Я в этом не сомневаюсь, — был ответ.
— Но всё же есть кое-кто, чьё мнение я должен узнать.
Теперь Пунт согласно взмахнул лапой:
— Мудрость не изменила тебе, — Пунт вложил в традиционную фразу, выражающую активное согласие, столько теплоты и желания поддержать, что Лаум невольно улыбнулся.
Затем взгляд его устремился вдаль и стал напряжённым. Вскоре Виша расступились, давая дорогу существу, приближающемуся к Первому Виша.
Это была тилапиха, такая старая, что её рыжая шерсть отливала серебром, а уши уже не держались стоймя, как это обычно бывает у тилапов. Они обвисали, и тилапиха лишь иногда распрямляла их. Лаум смотрел на неё с нескрываемой нежностью. Они были друзьями с самой юности.
Примерно треть шуа имела друзей тилапов, но никогда не бывало такого Виша, у которого не оказалось бы ушастого друга. И всегда как-то так получалось, что тилап, избравший себе в товарищи будущего Первого Виша, тоже был в каком-то (правда, не очень понятном для шуа) отношении первым среди своих собратьев.
Лаум шагнул вперёд и прикоснулся к рыжей шее. Бархатная шерсть от старости стала жёсткой, но шуа не замечал этого. Для него она была прежней.
— Топа, ты, конечно, знаешь, зачем я звал тебя.
Тилапиха молча смотрела на него умными лиловыми глазами.
— И ты знаешь нашего гостя — человека — лучше, чем любой из нас мог бы его узнать, — Лаум помолчал. Тилапиха, казалось, задумалась.
Конечно, шуа знал, что сама Топа никогда с человеком не встречалась, но — “то, что известно одному тилапу — известно всем тилапам”. А человек просто не мог их не заинтересовать.
— И то решение, к которому я склоняюсь, — продолжал Виша, — тоже не может укрыться от тебя.
Тилапиха слегка склонила голову набок, внимательно глядя ему в глаза.
— Прошу тебя, ответь мне: согласна ли ты и твой Народ с таким решением?
Она не шевелилась. Лаум сложил лапы на своём медальоне и тоже замер. Он знал, что теперь надо ждать. Позади тилапихи молчаливой стеной ждали её ответа остальные Виша.
Топа смотрела теперь мимо Лаума, туда, где находился Внутренний Круг. Выражение глаз тилапихи стало отсутствующим. В пятидесяти километрах от неё дремавший Туся поднял голову и навострил уши. Он смотрел в темноту перед собой, потом перевёл пристальный взгляд на человека.
Топа слабо шевельнулась и переступила с ноги на ногу.
Проснулись тилапы, мирно спавшие в Дальних Полях; все как один подняли рыжие морды, отдыхавшие на берегах Лоавли — великой реки и у подножия Снежных Гор; к изумлению своих друзей-шуа, застыли, как изваяния, тилапы на островах, где сейчас была не ночь, а ясный день; и даже крохи-тилапята, появившиеся на свет этим летом, пытались прислушиваться, взволнованно взмахивая ушами.
Один за другим они передавали Топе свой ответ. Нужно было провести всю жизнь в Вишали и прожить столько, сколько она прожила, обладать её опытом и мудростью, чтобы почти мгновенно справиться со всем этим.
Решение не было единогласным, но чаша весов со всей определённостью склонилась в одну сторону.
Топа перевела взгляд на Первого Виша и медленно, глубоко кивнула.
— Благодарю тебя и твой Народ, — Лаум почтительно поклонился старой тилапихе.
Сейчас она была не просто его любимой Топой — она представляла свой Народ — Народ-Союзник.
Осталось последнее и самое важное, что мог и должен был сделать Первый Виша — войти во Внутренний Круг и просить о даровании ответа…
Через несколько долгих минут он вернулся. Умиротворённый, уверенный. Остальные Виша по-прежнему стояли, не сводя с него глаз, и только Ови — Вторая Виша — сидела, расправив полоску бумаги и приготовив палочку для письма.
Несколько коротких фраз упали в ночную тишину. Ови старательно записывала, пытаясь не задумываться над содержанием письма, чтобы не дрогнула лапа, не выскользнула из неё ставшая вдруг очень уж своевольной палочка.
Большинство Виша услышанное не удивило: одни, как и Пунт, с самого начала понимали, к чему всё идёт, другие — догадывались. И всё же, произнесённые вслух, такие простые и обычные, казалось бы, слова, подействовали на них как удар, как взрыв…
Никогда нога чужеземца не ступала на благословенную землю Вишали, никогда чужак не приближался к Внутреннему Кругу, и каждый из них, сколько себя помнил, готов был отдать жизнь, чтобы не допустить этого…
Внезапно раздавшийся грозный и резкий крик птицы гуф вывел шуа из оцепенения. Причиной такого нарушения порядка стало следующее: гуф, избравший себе для жительства границу Внешнего Круга Вишали, заслышав крик прибывшего курьера, прекрасно понял, что он означает, так как никаких споров за охотничью территорию тут быть не могло, поскольку территория эта вовсе не охотничья.
Исполненный самых благих побуждений, он прилетел, чтобы отнести возможный ответ, но был встречен совсем не приветливо — тем самым криком, заставившим дружно вздрогнуть погружённых в свои переживания Виша.
Взглянув на своего собрата с недоумением, он шевельнул сложенными за спиной крыльями, как бы пожимая плечами, и успокаивающе гукнул. Охота, мол, тебе без отдыху тут же назад лететь, ну и лети себе, а мне не очень-то и хотелось.
Ответом ему было чуть слышное, почти извиняющееся уханье, содержащее в себе признание добрых намерений соплеменника и вежливый отказ от его помощи. На том и расстались — по-доброму и к взаимному удовольствию.
Очень скоро отстоявший это право гуф принял на свою гордую шею послание, обвязанное золотой лентой, вытканной лучшими мастерами из прекрасных золотых цветов аола. На ней не было никаких изображений.
Солнце ещё не взошло, и Цветочный Ручей спал самым сладким предрассветным сном, когда вернувшаяся птица гуф сделала над ним круг, задумчиво глядя на зелёные пали. Ему не хотелось их будить и, кроме того, что-то подсказывало, что Уфата здесь нет.
Несколько взмахов мощных крыльев — и перед ним давно облюбованное дерево, знакомая прогалина, а на прогалине — спящий Уфат, накрытый листом апуты. Гуф бесшумно спланировал вниз и опустился рядом. Шуа немедленно проснулся. Он встал и шагнул к птице.
— Благодарю тебя, — в этих словах было тепло, которое уже привычной ноющей болью отозвалось где-то в груди, и гуф переступил с ноги на ногу.
Голова его была, по обыкновению, высоко поднята, а глаза полуприкрыты.
— Ты… — шуа запнулся, — ты не пожелал отдохнуть и сам принёс ответ. Ты… наверное, устал.
Гуф отвернулся. Уфат осторожно снял ленту с его шеи, и при этом сердце шуа почему-то сильно колотилось. “Наверное, это из-за внезапного пробуждения”, — подумал Уфат, хотя раньше с ним никогда такого не случалось.
Внезапно огромная птица как-то странно качнулась в его сторону. На долю секунды Уфату показалось, что она падает, и он инстинктивно подался вперёд. Пернатая голова с силой прижалась к его лапе, другой лапой ошеломлённый шуа провёл по красивым пёстрым перьям, чего ему очень давно хотелось, но он никогда не позволял себе этого, даже когда выхаживал птицу.