— Дзиппа, — спросила она, — чего вы ждете?
— Мы готовы, — ответил старик. — Может, ты скажешь что-нибудь людям?
— Не дети же мы, — пожала плечами Таурзат. — Расстаемся мы ненадолго, скоро опять будем, встречаясь, говорить друг другу «доброе утро» или «добрый вечер». Будем работать и сидеть за праздничными столами… А теперь давайте поступать так, чтобы в день нашей общей радости никому не пришлось смущаться. Ну, что еще сказать?..
От слов Таурзат люди заулыбались, стали громче разговаривать…
Серафима смотрела на Таурзат, и ей казалось, что та ничуть не изменилась с тех пор, как девушка впервые увидела ее. Ни разу, наверное, она не принарядилась, и Серафима не могла представить ее себе, идущей вместе с другими женщинами на свадьбу и несущей в белом узелке три пирога, вареную курицу и графинчик с аракой.
…Тогда Серафима многого не понимала… Днем отец и брат сели в бричку и укатили со двора. А вечером Госка, накормив ужином дочку, долго ждала мужа и сына, но те все не возвращались, и мать, накинув на плечи платок и укутав в старый шарф Серафиму, сказала:
— Дойдем хоть до околицы. Тревожно мне. Не первый раз они поехали в лес за дровами, но все же боюсь, как бы не случилось беды…
Серафима едва тащилась, веки слипались, и она мечтала лишь о теплой постели. Она бы не отказалась, если бы мать взяла ее на руки и понесла. Они долго шли, потом повернули обратно. Когда стали возвращаться, девочка увидела, что кто-то идет им навстречу, испугалась и прижалась к матери.
— Не бойся, — успокоила ее та. — Не все еще спят, есть и такие, как мы, бродяги…
Мимо прошла женщина ростом чуть повыше матери. Обута она была в сапоги, в руках несла что-то похожее на косу или на вилы. Мельком взглянула на них и прошла дальше…
— Что это у нее в руке? — спросила Серафима.
— Винтовка…
— Настоящая?! Из которой стреляют?
— Она самая…
Девочке не верилось, потому что до сих пор она видела оружие только у мужчин.
— А в кого она будет стрелять? — спросила она.
— Ни в кого.
— А зачем тогда ей винтовка?
— Ты еще маленькая, и тебе незачем знать слишком много.
— Когда нужно сделать что-нибудь, ты говоришь, что я уже большая.
— Все равно ты ничего не поймешь.
— Пойму.
— Она мужу идет помогать. Те, у кого много пшеницы и кукурузы, увозят по ночам зерно из села и где-то продают. Муж Таурзат следит за дорогами, чтобы никто не мог ни пройти, ни проехать без разрешения. А Таурзат ему помогает…
— Он такой сильный?
— Он большой начальник. Самый большой начальник в селе.
Но когда девочка увидела Таурзат днем, та не показалась ей ни суровой, ни воинственной, и вскоре Серафима забыла о словах Госка, и виделась ей только винтовка, и она пыталась понять — что же такое происходит, почему женщина должна ходить с винтовкой, с настоящей винтовкой, из которой стреляют.
Кто знает, сколько времени прошло с той ночи до другой, когда Серафима узнала, что убили Шахмата, мужа Таурзат?.. И до этого девочка не раз видела, как хоронят, люди возвращаются с кладбища и постепенно все забывается… Шахмата искали десять дней, и каждый день приносил в село новые слухи, один страшнее другого. Одна старуха на окраине какого-то города нашла изорванную, перепачканную кровью одежду. Там же нашли и труп Шахмата, зашитый в мешок и зарытый наспех…
В тот день Серафима видела Таурзат не заплаканную, а суровую, и девочка поняла — этого горя женщине хватит на всю жизнь…
Госка и Маро вместе пришли на ферму, взяли по три овцы и погнали их домой.
Уалинка и Дунекка попросили записать за ними шесть голов. На тех, кто старался взять как можно больше, Таурзат смотрела неодобрительно. Уалинка успела шепнуть Серафиме, которая вела список:
— Больше трех не пиши, все равно никому твоя бумага не понадобится… Ты нужна мне, — добавила она громко, — зайди вечером к нам.
Серафима, покраснев от стыда, смотрела на список, на цифру 6, стоявшую напротив фамилии Уалинка. Если бы даже сейчас упала с неба резника, то и тогда девушка не смогла бы стереть написанное. «Зачем заставляет меня делать то, чего я не могу? — мучилась она. — Если бы не знала меня, тогда еще куда ни шло, но ведь знает, знает, что я не сделаю этого».
Одна старуха, поставив крест вместо подписи, спросила Таурзат:
— А если ваши бумажки пропадут, тогда как?
— Совесть-то не пропадет, — ответила Таурзат. Она долго смотрела вслед старухе, потом сказала: — Думает, я не поняла ее. Не посмела она, иначе бы сказала: «Если земля перевернется дважды и все останется на своих местах, только тогда вы получите своих овец. Не на что вам надеяться, были вы или не были — никто об этом и не вспомнит»…