Выбрать главу

«Вот, Дунекка, и проговорилась ты, — подумала Серафима. — Долго, однако, ты таила эти слова, глубоко прятала их»…

— Если бы Таурзат взяла меня с собой, я была бы счастлива, — с несвойственной ей резкостью ответила Серафима. Она не могла заставить себя посмотреть Дунекка в глаза. — Все лучшие люди ушли с Таурзат…

Дунекка отошла от печи, подвинула стул к столу, села, опустила голову на руки, ухмыльнулась, собираясь сказать что-то язвительное, но вдруг вскочила, бросилась к двери, выкрикивая что-то невразумительное. Серафима испуганно оглянулась. Порог, через который она только что нехотя переступила, исчез, исчезла дверь, сколоченная из толстых досок, исчезли свежепобеленные стены… Кайти вошел в комнату, Кайти заполнил собой все…

— Можно к вам? — услышала Серафима.

Да, это был Кайти, но из-за плеча его не торчал штык, на голове не было пилотки со звездочкой, не было на нем кожаного ремня с отчеканенной на бляхе звездой…

Дунекка окаменела, не добежав до двери. Серафима, вскочив, испуганно глядела на Кайти.

— Гость — это посланец бога. Дунекка, почему ты не усадила нашу гостью?

Это говорил чужой, украденный у кого-то голос. Настоящий голос Кайти остался где-то в далеком прошлом. Раньше, застав Серафиму у себя дома, он весело кричал:

— У нас в гостях дочь Алдаровых! Носите ее на руках! Тащите ей кресло из слоновой кости!..

Никогда, даже в самую сырую погоду, Кайти не надевал галош, даже в самые лютые морозы не носил шерстяные носки, никогда его брюки не пузырились на коленях: отутюженные до блеска стрелки напоминали острия кинжалов… Раньше до первых холодов Кайти расхаживал в доме и по двору в беленьких маечках, обтягивающих его и подчеркивающих силу, которой, казалось, для одного человека было многовато… Сейчас Кайти стоял в старой отцовской рубахе, тысячу раз стиранной, бесформенной, линялой. Давно не стриженные жесткие волосы его неряшливо кудрявились на шее и на висках и были тусклыми, как шерсть старого Байтугана.

— Иди к матери, — покосившись на сестру, сказал Кайти.

Серафима испугалась того, что может остаться с ним наедине. Нужно было сообразить что-нибудь, найти предлог, чтобы выйти вместе с Дунекка. Но пока она размышляла, Дунекка успела выскочить из комнаты…

— Серафима, — будто из-под земли она услышала голос.

«Шлеп-шлеп», — еще услышала она и отпрянула, давая дорогу галошам. Она взглянула на него — Кайти, улыбаясь, тянул к ней руки, будто между ними ручей журчал и Серафима собиралась прыгнуть через него.

Нет, если бы она прыгнула, то только в другую сторону.

— Серафима, я не верю… У тебя же не каменное сердце… Хочешь, письма твои наизусть повторю?

Упав на колени, он ползал где-то внизу, слезы катились по его щекам и падали на пол.

Руки!.. Серафима только сейчас заметила, что руки его неестественно бледны, будто их никогда не касалось солнце… Раньше эти пальцы, как клещи, зажимали перекладину турника на школьном дворе, и Кайти вертелся, пока у зрителей, таких же, как и он, парней, не начинали от зависти кружиться головы… Бледные руки тянулись к Серафиме, как щупальца.

Между девушкой и Кайти вырос вдруг стол с резными ножками. Кайти, будто отброшенный, упал на стул, схватился руками за голову.

— Я будто на крыльях летел сюда, мечтал об этой встрече. — Кайти поднял голову, скрежетнул зубами: — Мне же, как собаке, бросили черствый чурек!

Серафима чувствовала себя, как на островке посередине разлившейся, бурлящей реки: и уйти ей было некуда, и суши под ногами оставалось все меньше и меньше…

— Серафима, — руки Кайти вяло легли на стол, набрякшие веки опустились на глаза, — честное признание избавит меня от мук или загубит окончательно… Знаю, этого не миновать…

Вздох Кайти послышался откуда-то из-под самых ног. И во вздохе и в словах, произнесенных с такой печалью, сквозила явная фальшь. Серафима не знала такого Кайти, который гнулся бы под тяжестью собственной вины.

— Ты одна была в моих думах, — продолжал он. — Нас разделяли поля, леса, горы и море… Но тогда я был ближе к счастью, чем теперь. Тогда я верил — наградой за все мои страдания мне будет улыбка любимой…

«Ночью возле реки я видела Кайти, — подумала Серафима. — Это был он».

Едва она поверила в эту мысль, как давний страх возродился, и уже не Кайти виделся ей, а ночной призрак, живое воплощение ужаса.

— …Мы стояли на одном берегу, на одном! Я слышал твое дыхание, слышал, как бьется твое сердце! С тех пор я считаю твои шаги… Что еще суждено испытать мне? Стою под солнцем, а оно не греет меня… Ничего в мире нет такого, что я пожалел бы отдать, чтобы хоть раз взглянуть на тебя… Той ночью, когда ты пришла за водой… Едва я узнал тебя, как ты исчезла. Даже слово мое тебя не догнало…