Мне стало дурно.
А этим придуркам, похоже, напротив. Если смех действительно полезен для здоровья, то в течение пары ближайших лет этим ребятам болеть не придется.
Теперь на экране уже замелькали кадры моего замечательного фильма, но несмотря на то, что бандиты выглядели довольно свирепыми — и суетливыми из-за того, что скорость воспроизведения была удвоенной — были видны пистолеты, и запечатленным оказался даже выстрел Арри Английского, когда он стрелял во что-то, находившеся впереди, за пределами кадра, воспитательное значение от их первого появления на экране было утрачено окончательно.
Потому что набившиеся в комнату полицейские все ещё продолжали улюлюкать и выкрикивать разную чушь типа: “Йо-хо-хо, Титти!” и “Тра-ля-ля, будь моей Сисьти Титти Тутси!” и “О, моя сисястая Тутси!” и тому подобную ерунду.
Я просто ждал, чувствуя, как в душе у меня накапливается горечь. Это было ужасно. Но ещё больше меня угнетала мысль о том, что мне приходится работать с такими дебилами. Но у них было ещё достаточно времени, чтобы утихомириться, потому что сразу после того, как четверка уголовников миновала камеру, наступала пауза, когда ничего не происходило.
Совершенно ничего.
Мы, действующие лица в полном составе, резво бежали в это время по кругу, но в кадре в этот момент было лишь несколько деревьев, растущих напротив. Разумеется, сам процесс их роста на экране не был заметен. Не было заметно вообще ни малейшего движения. Даже птичек, перелетающих с ветки на ветку.
Короче, зрелище было мучительно скучное. Конечно, не сразу но зрители все-таки понемногу успокоились, хотя время от времени в темноте и раздавались отдельные смешки.
У меня тоже было достаточно времени для того, чтобы восстановить силы и собраться с мыслями. Я понимал, что, как это ни покажется смешно, самая выдающаяся — и наиболее значимая — часть фильма ещё впереди. И уж, конечно, нет ничего смешного в том, что четверо бугаев пытаются убить человека. Особенно, когда этим человеком был я. Я начал даже проявлять некоторое нетерпение, ожидая своего появления в кадре.
Разумеется, я отдавал себе отчет в том, что на экране это будет выглядеть не столь эффектно, как в моей устной версии случившегося. Но все же зрелище обещало быть довольно захватывающим, особенно для этих людей, которые знали Флека, Малютку Фила и остальных, а также не по наслышке знали об их похождениях на воровском поприще, неизменно сопровождавшихся насилием и нанесением телесных повреждений.
Я уже даже улыбался в предвкушении успеха, чувствуя себя гораздо лучше и менее подавленным, чем в самом начале просмотра. Потому что вспомнил, что я тоже был там, и потому что все началось так неожиданно, что я даже подпрыгнул на своем стуле.
Вот он я! Ну да, это же я! Здорово.
Я показался из-за поворота в дали, обернулся и побежал дальше…
Нет, я не оборачивался.
Что происходит? Что это ещё за придурок? Кем бы ни оказался этот псих, но только он очень смахивал на тех худосочных уродов, какими изображают на карикатурах заблудившихся в пустыне путников.
Он не оборачивался; просто бежал куда-то в леса — ну, скорее плелся, еле переставляя ноги. Погодите-ка — прямо у него на пути оказалось довольно большое дерево, и теперь этот кретин топал прямо на него.
Мне же это запомнилось в совершенно ином свете.
Да, я помню, что примерно на этом самом месте я действительно налетел на дерево. Но то было совсем маленькое деревце, так, себе, торчащий из земли прутик; я тогда ещё сломал ему макушку. На экране же это выглядело бревном не меньше шести люймов в ширину — бог ты мой!
Он — я — тот идиот — со всей силы врезался в этот столб. Дерево согнулось, и возможно даже треснуло, но не сломалось. Чего не скажешь о парне. Только проявилось это не сразу.
Вернувшись обратно на тропинку, он стоял, неуклюже разведя руки в стороны и держа их под углом приблизительно в сорок пять градусов к телу. Затем снова нервно заперебирал негнущимися ногами, передвигаясь вправо, влево, продвигаясь чуть вперед, и опять влево, вправо… Он как будто только что сошел со страниц комиксов, посвященных похождениям монстра Франкенштейна.
Зрелище совершенно дурацкое, с какой стороны не гляди, но оттого, что фильм был снят со скоростью всего восемь кадров в секунду, теперь действие на экране происходило в многократно ускоренном виде. И это лишь ещё больше усугубляло ситуацию.
И вот — вот он побежал.
Шлепнулся на землю и остался неподвижно лежать, как будто умер. Нет, похоже, ещё дергался. Ага, вот он встает. Ползет вперед. Неуверенно поднимается на ноги. Опять растягивается на земле. Поднимается, старается удержаться на ногах, бежит, шатается. Совсем близко к камере.