— Ну, начнем с того, что это матери, у которых, как правило, нет мужей, — пояснила она. — В основном это молодые женщины, которые прижили ребенка вне брака, а некоторые в общем-то и не могут сказать, кто именно отец ребенку.
Я весь как-то съежился, и стало мне казаться, что сам я делаюсь маленьким и беззащитным существом.
— И они не хотят воспитывать своих детей?
— Да, — строго сказала женщина.
— Отказываются, и все?
— Да. Отказываются, и все. Прямо в родильном доме. Чтобы никто о них ничего не знал, чтобы не было позора.
— А отказаться от ребенка — не позор? — сказал я беспомощно.
— Выходит, нет, — пожала женщина плечами. — Мы обязаны сохранять все в тайне.
— Я бы, наоборот, разглашал такие чудовищные поступки, нет — преступления, на весь свет.
— Я бы тоже разглашала, — согласилась со мной женщина, — но тут есть один этический момент.
— Какой?
— А вот какой, — сказала женщина, покусывая губы, и положила карандаш на стол красным концом к себе, а синим ко мне. — Почему должна нести позор одна только женщина? Ведь есть и соучастник. А мы о нем ничего не знаем. Он остается в стороне.
— А вы директор здесь? — спросил я.
— Да, я заведующая.
— И у вас есть дети?
— Конечно, есть.
— И муж хороший?
— Нормальный муж. Обыкновенная семья.
Дети стояли на улице и внимательно смотрели на наши окна. Но некоторые уже играли.
— Мы ждем как раз сегодня одну семью, бездетные они. У нас многие берут детей, усыновляют, удочеряют, — пояснила заведующая. — Вот вчера приходила женщина. Из Киева она. Должен муж приехать. Она выбрала одну очаровательную девочку. Ее мать умерла во время родов. А родных у нее не было. А юноша, который был ее отцом, бросил беременную задолго до родов. Он был намного ее моложе и два года просто так жил с ней. Она его, говорят, очень любила. А когда она забеременела, юноша собрал вещи и уехал. Она же искать его не стала… Очень милая девочка. Иногда смотрю на нее, и кажется, сама бы ее взяла. — Заведующая задумалась и поставила карандаш в нагрудный карман своего темного вязаного платья. — А так, вы знаете, дети разные, контингент родителей, конечно, не гвардия. Сами понимаете, до праведников им было далековато.
— Весьма далековато, — согласился я.
— Вот в том-то и дело, — вздохнула заведующая. — Есть у нас один странный мальчик. Ему четвертый год. — Женщина глядела в окно на удаляющийся белый пароход. — Костик зовут его. Отец кто — неизвестно. Мать — официантка студенческой столовой. Сразу и спокойно отказалась от ребенка. Молодая. Броская. Физически прекрасно развита, А мальчик не очень здоровый. Да вон он. — Заведующая встала из-за стола и подошла к окну. — Вон тот, в коричневом пальтишке. Почему-то, когда начинает волноваться, снимает шапку и засовывает ее под мышку.
Это был тот самый мальчуган, что помахал мне издали серой кепчонкой и первым двинулся мне навстречу к забору.
— А чем он странный?
— Все время убегает.
— Как убегает? Совсем?
— Нет. Он убегает на озеро. Туда, под обрыв, что на мысу, где замок. Чуть зазеваешься, найдет в заборе щель — и туда.
— И что он там делает?
— Ничего.
— Одному, что ли, ему там побыть хочется?
— Да вряд ли, — пожала плечами заведующая, — говорит, что он маму ждет. Вроде бы она к нему туда приходит.
Закоулком прямо к воротам ограды медленно подкатила ярко-синяя легковая машина. И остановилась. Почти одновременно с двух сторон раскрылись ее легкие дверцы, и довольно молодые мужчина и женщина вышли из машины.
— За Ритой приехали, — строго сказала заведующая и встала из-за стола.
А дети снова насторожились по всему пространству ограды. Костик опять замер первым. Он опять сорвал с головы свою серую кепочку, но махать ею не стал, просто сунул под мышку.
На следующий день, рано утром, я снова пошел прогуляться в сторону замка. Все так же летели над озером быстрые серые облака, так же шумел и посвистывал в них ветер, так же плавали под откосом гуси, а далее утки, и в стального цвета чешуйчатой воде ничего и никак не отражалось. Не было и белого озерного трамвайчика, хотя уже давно рассвело. Вокруг стояла тишина, только ранние хозяйки копошились в стойлах своих коров или в курятниках. Я пошел проститься с озером, с высотою мыса, с тишиною уютных и таких замысловатых закоулков. И почему-то мне было жаль, что не раздавалось слева, со стороны знакомого мне по вчерашнему визиту дома никаких голосов. Дети еще спали.
Я вышел на откос, на сильный порывистый ветер. Простор здесь был великолепен, возвышен и суров. Впереди — направо и налево — не просто открывались дали озера с островами, островками и отмелями, с сосняками по дальнему синему-синему берегу, с полетом птиц, высоко-бесконечно поднявшихся куда-то, но было ощущение какой-то большой незнакомой и совсем еще небывалой жизни, которая расстилается перед тобою, а ты по ней вроде бы должен идти. И хотелось поближе спуститься к этой ровной, дышащей ветром и движением поверхности, которая теперь отсюда, с высоты древнего замка, казалась живой и мощно вздыхающей. Озеро ощущалось отсюда как единое живое существо, которое манило притронуться к нему хотя бы ладонью.