А между тем всего семь лет спустя я встретился с этим замыслом, уже в прекрасном исполнении, в столовой литовского совхоза имени XXV съезда КПСС поселка Юкнайчай Шилутского района. Правда, директор этого совхоза, Герой Социалистического Труда — человек огромной культуры, а парторг хозяйства, в прошлом сам председатель колхоза, хорошо играет на скрипке в местном эстрадном ансамбле.
А какой великолепный ансамбль мог бы укрепить самодеятельность не только глубоковского клуба, но и просто оживить быт села и совхоза, когда пример и дружной жизни, и трудовой самоотверженности, и родственной талантливости являла бы во всей своей привлекательности эта замечательная семья Лукьяновых! Ее, если хотите, и чисто пропагандистская значимость превысила бы десятки, а то и сотни мертворожденных кабинетных выдумок и бесталанных агитационных номеров.
Сравнительно недолго я просидел в присутствии этой спокойной и благожелательной женщины, в лице которой, таком обыкновенном сельском, так явственно светились чистота и добропорядочность. Чувствовалось, как в молодости была она красива и, видимо, не броской красотой, с которой хоть пляши, хоть песни пой, а красотой скромной и целомудренной. Глядя на эту немолодую женщину здесь, в небольшой совхозной проходной, под бушующим пластом дождливого ненастья, на берегу замирающего от бури озера, я вдруг вспомнил строки крошечного, но такого поразительного своею мудростью стихотворения Уолта Уитмена. Всего две строки. Написаны более ста лет назад, но они живут, как будто родились только вчера. И вечно жить будут.
И это правда. Чем дольше я живу, тем с большим изумлением смотрю я на красивые девичьи лица. Я ли это был влюбленным, и не раз и не два, в ранней молодости? Во что я влюблялся? При всей свежести, всей привлекательности молоденьких девичьих лиц, как они пустынны, на них ничего еще нет. Жизнь не высветила их своим вещим огнем испытаний, бедствий, радостей, сострадания, мудрости и терпения. Поистине лица многих наших жен и матерей с годами превращаются в монументы человеческого величия и чистоты, и чем старее такое лицо, тем оно прекрасней.
Надо сказать, что годы вообще как бы навсегда и безвозвратно проявляют в человеческих лицах все, что в них главное. Вот почему мы порою встречаем ужасных, омерзительных стариков и страшных, звероподобных старух. Всю жизнь, цепляясь за низменные и ничтожные привязанности своей натуры, они как бы вычеркивают из себя все, что роднит их с человеком, с высоким призванием человеческой жизни. И остается только смрад. Но люди, проведшие свои дни в чистоте, наливаются, и наливаются красотою не обязательно подвигов, но порою никем не замечаемых стоических будней, которые иногда намного выше любого подвига. Жизнь убирает с человеческих лиц все половинчатое, все сиюминутное, все не проявившее себя, и к последнему завершению дней на лицах наших проступает и остается лишь самое главное. Особенно отзывчивы на такое течение времени лица женщин как наиболее восприимчивые на каждое, самое неуловимое и тонкое видоизменение человеческого чувства. Сердце матери!
Так хотелось бы мне записать и читать это короткое стихотворение! Читать любому человеку, молодому и старому, красивому и некрасивому, но обязательно отзывчивому сердцем и доброму.
Я переговорил по телефону — и все. Мы даже ни о чем толком не побеседовали. Я поблагодарил ночного сторожа в платке и в плаще с капюшоном, в увесистых кирзовых сапогах и вышел на улицу. А на улице меня не оставляло ощущение, будто я целую вечность стоял, склонившись над небольшим, лишь с сомкнутые ладони величиной родничком, который скромными и крошечными струйками выбивался сквозь искристый, зернистый, мелкий песок. И разговаривал родник не только со мной, но и с вечностью. Такое ощущение теплилось во мне под низкими стремительными черными тучами на берегу ревущего не то от страха, не то от величия озера, под бешеным раскачиванием ночных фонарей не так уж мало лет назад.