Не будь Мег столь способной, миловидной и трудолюбивой девчушкой, что учителя в школе уделяли ей особое внимание, ее судьба могла бы быть совсем иной. Когда ей было десять, а Дуайту восемь, дряхлый взятый напрокат трактор наехал на приемного дядю и задавил его. Приемную тетку определили в специальный приют. Ферму продали, чтобы уплатить налоги. Мег и Дуайт попали бы под опеку властей, если бы их не приютил один из учителей.
Мег начала завоевывать все призы и награды, какие только существовали, Дуайт же двинулся по спортивной дорожке. Она предпочла получить двухгодичную стипендию в учебном заведении нашего штата, что давало ей диплом учителя и возможность помогать Дуайту получить образование в колледже.
Самую яркую зарисовку во время моего внеслужебного расследования я получил от старика, помнившего, как они жили. «Я тысячу раз их видел на улице — этих двоих молодых оборванцев, волосы у них одинаковые были, светлые, она ростом повыше, держит его за руку крепко, сама сильная, смотрит гордо. Против этих двоих был весь мир, и ей как никому было это известно, и вот ее заботой было ему чего-нибудь достать на прокорм прежде, чем себе, а дырки на одежде так и лезли в глаза. Из жалости кто-нибудь порой приставал к ним со своей заботой. Когда паренек у нее от рук отбился, свои у него делишки появились, а ее он стал обзывать по-всякому, она сделалась вроде как курица, которая высидела утиное яйцо и не может видеть, как ее дитя плавает в пруду. Позже, в старших классах уже, когда он по ночам с бандюгами шастал, со всякой шпаной старше нее самой, когда гонял с ними на машинах или напивался как свинья, она боролась изо всех сил, чтобы уберечь его от худшей беды, а попасть в беду на наших-то холмах дело нехитрое, когда танцульки раз за разом оборачиваются дракой, поножовщиной, а то и перестрелкой. Трижды он представал перед окружным судьей — одно предупреждение и дважды поруки, и даже несмотря на то, как она за него билась, его бы давно дороги мостить отправили, если бы они в восторг не приходили от его футболянки, какой не видели ни до, ни после. Но вот что запомнилось мне, так это как тянет она его за руку за собой, как их головы сверкают в лучах солнца, у нее подбородок задран, как у королевы какой-нибудь, а вышагивает-то она босиком, по пыльной дороге, и в кармашке у нее пятицентовик, чтобы купить кусок черствого хлеба».
Она воротила нос от полисменишки из долины. Не один раз я унижался, ожидая ее возле школы и тащась за ней шесть кварталов до Краун-стрит. Она ответит бывало на какой-нибудь прямой вопрос, и — все. Но к тому времени я знал о ней побольше и разглагольствовал о том, что судьбою мы с ней чем-то схожи. У меня дома все умерли, но без особого шума и сам я был к тому времени постарше, чем она. А на службе моей меня из-за нее буквально затравили. Я глотал это от всех, кроме Элфи Питерса. Но он сказал о ней грязные вещи, так что мне пришлось дождаться конца нашей смены и отвести его за авторемонтную мастерскую, где такие дела обычно и улаживались. Позднее мне говорили, что первые десять минут он гоготал, кривлялся и пританцовывал, то и дело сбивая меня с ног, и кое-кто уже подумывал, что пора прекратить нашу схватку. Я долговяз и костляв и более нескладен, чем мне хотелось бы, но по мне никак нельзя судить о той силе и выносливости, которыми я всегда отличался. И вот потом, рассказывали мне, настал момент, когда он прекратил свои кривляния и взялся за дело всерьез, стремясь так уложить меня, чтобы я не поднялся. Мало-помалу руки у него тяжелели, двигался он гораздо медленнее и уже не успевал уворачиваться от моих медленных, тяжелых боковых ударов, обрушивавшихся на него как мешки с камнями, привешенные к концам двух веревок. Когда он стал валиться на землю, у меня появилась возможность перевести дух, и в конце концов он рухнул, да так и остался лежать. По рассказам, я долго стоял возле него на коленях и, тряся его, требовал, чтобы он обещал ни слова больше не говорить о Маргарет Макейрэн, он же так и лежал закатив глаза. Однако после того, как нас подлечили в отделении неотложной помощи городской больницы, он принес извинения в такой манере, которая меня удовлетворила, и выглядел так, как будто это причиняло его рту большую боль, чем причинил я.
— В следующий раз, приятель, я не стану размениваться на то, чтобы играться с тобой в начале, — произнес он.
— Назови точное время. — Я уставился на него, пока он не отвел глаза.
— Назову, когда созрею, — ответил он.
Но, насколько я понял, он так никогда и не созрел.
Как-то майским вечером я остановился, чтобы осмотреть сильно разбитый запаркованный автомобиль. После того, как я заглянул внутрь, нет ли там кого — спящего или пьяного, я выпрямился, а услышав какое-то шевеление сзади, стал поворачиваться и — очнулся спустя шестьдесят часов с двадцатью одним швом на голове. Тяжелое сотрясение мозга и коматозное состояние. Машина, как оказалось, была угнанной. Пьянчуга, угнавший ее, запарковал автомобиль и отошел, потому что его рвало. С собой он захватил лист от рессоры, потому что, по его словам, боялся кошек. Он не мог вспомнить, как меня саданул. Газеты все это дело расписали, поскольку если бы я отдал концы, что, по мнению одного из докторов, было вполне реально, это было бы убийство человека, расследовавшего уголовное преступление. Пьянчуга успел уехать на пять миль, где врезался в столб, который и свалил. В лаборатории идентифицировали следы крови на железяке и моей, то же и с остатками волос на ней.