— Марш! — Физрук бросил к земле флажок, и я помчался, а все кругом забылось и потеряло реальность. Словно я и не жил совсем, и мне отпущены первые в жизни четыреста метров, и я не знаю, сколько надо бежать, чтобы преодолеть расстояние. Я бежал, видя незнакомые спины, колени собственных необыкновенно легких ног, кто-то дышал с загнанным хрипом… А может, это мое дыхание? Потом я увидел, что впереди только два знакомых мне человека, но кто? Бежать — было одно, что я мог сейчас. На повороте ребята оглянулись, и по тому, как у них резко заработали локти, а головы стали подниматься над землей все выше, я понял, что не я лечу по воздуху, а они. И словно кто заголосил в лесу… и подбросили веток в костер, а опалило меня. И сразу я услышал топот ног за спиной, но не меня догоняли, а я гнался за кем-то призрачным впереди. Крики девочек и ребят доносились, как из ночной темноты, где бьются грозовые зарницы.
Финишная ленточка тронула меня, как принимают забытого, когда-то знакомого человека, а потом казалось, что весь воздух заглотили гигантские трубы работающего завода. Дышать было нечем, руки и ноги дрожали, сквозь потную пелену я видел грозное, с широко расставленными глазами лицо Валентины Петровны. Я сидел на скамейке у школьных ворот, а она стояла надо мной и кричала:
— Ты что? Ты в своем уме? Спортсмен объявился!
Мимо нас, уже в куртке и шапочке, прошел Махалов и, глядя мне в глаза, сказал:
— Знаешь, сегодня мне бежать не очень хотелось.
Домой мы возвращались втроем: Баженов, Каргапольцев и я. Валерка в забеге стал третьим. Второе место занял Махалов. Мы шли по улице Кирова, и я говорил ребятам, что по календарю сегодня день Солнца.
Железнодорожная больница на окраине города, а за нею Рябковский лес.
Я иду по лестнице за медицинской сестрой, и это совсем не то, что было пять лет назад, когда по старой больнице меня вели на койку от палаты к палате: в первой спали в кроватках годовалые дети, в другой были мои ровесницы, и девочки в ночных рубашках стеснительно-осуждающе на меня смотрели, а в палате для девушек мне сказали: «Жених наш пришел!» Дальше, помню, я шел отчужденный, насупленный. На железных кроватях лежали старушки, лица и руки которых были цвета мокрого песка. Одна, худая, похожая на учительницу, свесив с кровати тощие, с темными пятнами ноги, сказала: «Какого к нам мальчика привели!» И старушки посмотрели на меня, словно я только народился на свет.
А дальше в палатах спали, читали газеты, разговаривали железнодорожники. Они смотрели на меня, как на давно знакомого, и всегда отвечали на мое «здравствуйте».
Со здоровьем у меня по-прежнему плохо, но я говорю себе, что все хорошо…
В просторном холле два стула, кресла, застекленные шкафчики.
— Посиди здесь, — сказала сопровождающая меня сестра и вернулась с дежурной, на которой был облегающий фигуру белый халат и косынка.
Дежурная медсестра села к столу, достала бумагу. Потом я ответил: кто я, откуда…
Дописав еще несколько слов, она сказала:
— Пойдешь в пятую. Там свободны две койки. Занимай, какая понравится.
Палата была наискосок от стола медсестры. Я открыл дверь. И вдруг из светлой глубины мне сказали:
— Заходи, Ваня.
За время, что мы не виделись, морщинки на лице Георгия Романовича стали похожи на шрамы, а выпуклый лоб на висках оказался вдавленным, словно Георгий Романович долго шел по дороге и эти впадины на висках выдул ветер.
— Ну, что ты стоишь? — сказал он мне.
Я несмело подошел к кровати. Георгий Романович протянул мне руку:
— Вот где встретились.
Никогда не думал, что буду лежать в больнице со своим любимым учителем, и тумбочка у нас теперь одна на двоих, и кровати рядом.
— А я и не знал, что вы в больнице!
— Три дня уже здесь. — Он улыбнулся. — Но завтра в хирургию переведут.
— Вот как, — расстроенно сказал я и, помолчав, прошептал: — Что у вас болит?
— Ничего серьезного. Расскажи лучше, какие новости в школе.
— Все по-старому. Только… К нам в класс, вы, наверное, знаете, новенькая пришла.
Георгий Романович вдруг крепко сжал губы, а его небольшой, повыше скулы, рубец покраснел. Через секунду-другую учитель, словно пережив боль, облегченно вздохнул:
— Новенькая, говоришь?
— Да, — сказал я растерянно.
— Здесь, Ваня, — глаза учителя посветлели, — хорошие врачи, а соседи по палате — интересный народ. — Он кивнул на спящих людей: один, очень седой, лежал на боку, протянув руку с разжатыми пальцами, другой спал лицом к стене.
— Воевали, — сказал о них Георгий Романович.