— Хорошее дело, — сипло, как старый курильщик, сказал машинист. Взглянув в его светло-серые, пристальные глаза, Иван застеснялся.
По березовой, богато росшей аллее они шли первыми, за ними гомонили садоводы: пенсионеры, отпускники, их жены, дочери — все приехали собирать удачный в этом году урожай, а мальчику хотелось в лес. Машинист внимательно взглянул на него.
— Значит, работать идешь, — спросил, — а дружки, поди, на речку бегут?
— Ну и что, — раздосадованно ответил Иван. Машинист с отцом переглянулись с тайной улыбкой.
«Смеются еще, — думал мальчик. — А хорошо бы на речку».
Потом отец попросил:
— Иди, сын, вперед. Нам поговорить надо.
Ваня ускорил шаг, но как ни настораживался, слышал только обрывки фраз: «Знаешь, Сергеич, первый раз со мной. Стыд-то какой!» — И дальше Иван опять не расслышал, а старый машинист говорил: «Бу-бу-бу-бу, с кем не бывало. У меня в тридцать пятом году… — и снова: — Бу-бу-бу».
Когда они подошли к новым, свежеокрашенным воротам коллективного сада и расстались на первой развилке, Сергеевич, дача которого стояла крайняя, у ворот, сказал на прощание:
— Надо, Михаил, пережить. Я и не такое переживал. — Он подхватил доску на левое, отдохнувшее, плечо, взял из рук Ивана портфель, а потом, спохватившись, обернулся и крикнул в спину уходящим по аллее Челядиным:
— Спасибо.
Они обернулись, и мальчик подумал: «С отцом случилось сильно неладное».
Дачный поселок был ухоженный и большой. Каждая семья владела участком в шесть соток с небольшим домом, душем, сараюшкой, а в саду росли яблони, крыжовник, малина, смородина, земляника.
— Хорошо тут, — открывая калитку, обрадованно говорил отец. — Воздух какой! Свобода! — гремел он, идя к даче по засыпанной белым песком дорожке. — Знаешь, Иван, мне спать расхотелось. Будем ягоды собирать!
— Давай, — согласился сын. — Быстро соберем и — домой.
— Вот так всегда, — рассердился отец, — не успел приехать, как уже обратно лыжи востришь.
«Больше ничего не скажу», — обиделся Иван.
Малина росла в два ряда, ягод наспело много, и он с неудовольствием подумал, что на работу уйдет полдня.
Отец принес два металлических складных стульчика, сказал сыну:
— Будем собирать ягоды вместе, а не раздельно, как прошлый раз. Пойдешь по той стороне, а я по этой. Ты малину собирай в банку, а я в ведро.
И работа пошла.
«Лучше огород два раза вскопать, чем ягоды собирать», — расстроенно думал Иван.
— Чего вздыхаешь? — поинтересовался отец.
— Легкие вентилирую, — ответил Иван, и снова воцарилось молчание.
Отец брал малину чисто и ловко, сын тоже старался. Ягода легко оставалась в руке; от малины шел терпкий, сладковатый дух; пчелы с беспокойным рабочим гулом летали с цветка на цветок; в небе была синяя щемящая пустота.
— Хоть бы дождь пошел, — сказал Иван.
— Надоело уже?
— Что?
— Ягоды собирать.
— Дождя давно не было — это плохо для земли, — проявил заботу Иван.
— Надо же, — с иронией удивился отец. — С каких пор ты о земле заботиться стал?
— С тех пор, как мы с классом на увале, вдоль шоссе, березы сажали.
— Ну и что? Посадить — не растить! Вот посадил дерево, а после ты хоть раз пришел к нему?
— Я не одно дерево посадил. Может, семнадцать.
— Да не об том речь, — сказал отец. — Ты им помогал, ухаживал, поливал, когда засуха?
— Нет.
— Потому и землю не любишь.
— Папа, а чего ты, если так землю любишь, из деревни ушел?
— Гордый был. На отца обиделся — вот и ушел.
— А дед?
— Помирились, но в деревню я не вернулся, а надо было. От моей руки земля хорошо родила. Я когда огород поливал, такие разговоры вел: «Растите хорошо, картошка, огурцы… Я вас люблю».
Иван рассмеялся, а отец расстроился:
— Ну чего ты смеешься, пацан! Не понимаешь. У нас в области академик живет. Он с землей говорит, ухаживает за ней с любовью, а она ему за добро — добром. У него в колхозе урожаи сильнее, чем у других, потому что он с землей, как с живой. У него она дышит, воду пьет, родит. А в городе мне тоскливо стало. Тесно. Давит.
— Может, это потому, что у тебя неприятности? — растерянно спросил Иван.
— А с чего ты взял, что у меня неприятности? — встревожился отец.
— Кажется… — Иван спрятал лицо за ветку малины.
— Кажется, — повторил отец, подумал: «Резковато я с ним», — и сразу вспомнил аварию. Он, дежурный по станции, пустил порожний состав на занятый путь, потому что составитель с маневровым электровозом и восемью вагонами должен был остановиться на «северной вытяжке», а остановился на «седьмой малой», то есть не доехал. Стрелочница же, давно знакомая Челядину женщина, не посмотрев внимательно, доложила, что маневровый проехал в вытяжку, и Челядин заказал маршрут порожнего, и этот состав срезал четыре вагона у маневрового. За это пуще других наказали его, дежурного, чтобы не жмурился, не ленился проверить. И теперь надо рассказать обо всем сыну, но так, чтобы Иван не думал, что отец себя выгораживает: дескать, пострадал невинно, доверился. Конечно, можно и не говорить, но мальчишки во дворе такие быстроглазые, кто-нибудь дома услышит, что хваленого Михаила Челядина за аварию по головке не погладили, и скажет: «Ванька, с твоим отцом то-то и то-то!» — да еще надумает, а сыну — рана.