После недолгой задержки у светофора, Николай увеличил скорость, и Сергей, подтянув до подбородка старенький черный полог, одобрительно поглядел на него. В белой мотоциклетной каске с кокардой, в новенькой лейтенантской форме Радченко был не таким, каким Сергей его знал, когда друг приходил в гражданском. «Будто сто лет прошло с тех пор, — думал он, — а с семи лет наша жизнь шла рядом, как следы от саней».
На озеро Орлово, где у них было любимое место, в последний раз они ездили месяц назад. Наблюдая за улицей, острые глаза Сергея отмечали на ней все перемены. Покрасили свадебный дворец. А это что?! У школы тополя вырубили! Таких могучих стариков под корень?!
За время болезни Сергей обнаружил в себе глубинную память. Оказывается, он знал себя с трех лет и всегда кругом него росло, излучая тепло и добро, дерево. Когда смертельно-неподвижный он лежал в хирургии, он особенно прикипел душой к тополям, как к единственной радости, которую видел в окно. Покочевав из больницы в больницу, поняв и полюбив дерево еще больше, как живое, Сергей мечтал, чтобы каждая семья жила в своем доме с садом и огородом, с счастливо растущими в нем тополями.
В этот июньский день небо было бездонно-синим, как глаза Нины Петровны. Лейтенант виновато поглядел на друга, наклонился, спросил:
— Все в порядке?
Сергей не ответил. Ветер трепал его выбившиеся из-под каски кудрявые, темно-русые, длинные до плеч волосы. Он сидел гордо и прямо, и все, кто видели его на улице, подумать не могли, что в мотоциклетной люльке везут бывшего спортсмена, полупарализованного инвалида.
Осталось позади угловатое, высокотрубное здание ТЭЦ. Миновав переезд, мотоцикл мчался асфальтированной дорогой. Справа на высокой железнодорожной насыпи его догоняла дрезина. За ее чистыми стеклами Сергей видел рабочих в оранжевых, надетых на голое тело, спецовках и вспомнил, как в конце лета, за полгода до своей беды, на такой же точно дрезине он с матерью возвращался из леса: ждали электричку на полустанке, и Нину Петровну узнал старший дорожный мастер, который когда-то лежал у нее в палате…
В дрезине Сергей стоял у лобового стекла, впереди лежал далекий свободный путь, и рельсы, впервые открытые прямому взору, жарко горели под солнцем, а мелькавшие шпалы показались Сергею лестницей в небо: именно тогда, в дрезине, он окончательно решил стать офицером-десантником.
Дрезина убегала от настигающей ее грозы, но не смогла убежать; и последние тридцать минут дороги над маленькой желтенькой быстро идущей по рельсам машиной по-медвежьи рявкал гром, голубые холодные линейные молнии, как эрэсы, яростно полосовали черное вздыбленное небо, и Сергей представлял себя командиром готовой к атаке роты десантников.
Берегом озера они ехали пять минут. Николай знал подъезд к большой воде по солончаковому полю. На его середине урчанием мотоцикла они вспугнули занятого поверженной добычей огромного в размахе крыльев луня. Тот тяжело взлетел, и его сразу атаковали две визгливо-нервно кричащие чайки.
— Черт-те что! — глядя на поспешное бегство луня, громко сказал Сергей.
— Что? — наклонился к нему Николай.
— Да вон, — недовольно кивнул Сергей, — чайки луня гоняют.
— А-а, — понимающе сказал Николай и выключил зажигание.
Озеро спокойно-голубовато светилось. Сергея охватила теплая, давно желанная тишина. Он посмотрел в небо, высоко-высоко там крутила фигуры высшего пилотажа черная молчаливая точка, и такая тоска нахлынула, что он закрыл глаза и решил не открывать их, пока не пройдет этот, ставший в его жизни обыкновенным, приступ смертельно-безысходного одиночества.
Лейтенант спрятал ключ зажигания в боковой карман кителя, слез с седла, расстегнул ремешок мотоциклетной каски и, сняв ее, провел широкой грубой ладонью по своим рыжим коротко стриженным волосам.
— Тебе помочь?
Сергей помедлил, потом негромко сказал:
— Да, помоги, Коля. Ноги затекли.
Помогая ему выбраться из коляски, чувствуя, как сотрясается плохо управляемое тело друга, Радченко думал: «Ведь каких-нибудь десять сантиметров доворота, и Серега бы нормально упал на ковер!..»
…Пять с половиной лет назад, в тот невыносимый день он проснулся с чувством недовольства и раздражения: с середины ночи шел мокрый снег, и ему не нравилось серое, скучное небо и тесная, без ремонта квартирка. Он давно мечтал жить в комнате с высоким потолком, чтобы в ней было много солнца и воздуха. Все утро до взвешивания так хотелось пить: за последние двое суток перед соревнованием он выпил только стакан воды. Стоя под душем в остужающей струе воды — при сгонке тело горело, сжигая в себе последние граммы лишнего веса, — Николай тогда думал о главном своем сопернике на ковре, у которого почти никогда не выигрывал. Самым трудным для него было бороться с Серегой. Взяв его на победный прием, под приветственный крик болельщиков кинуть его на спину, а самому остаться стоять, что в самбо считалось чистой победой, или, захватив руку Сергея на болевой, чувствовать — рука друга, как птица бьется, вырывается из железных тисков захвата… Все-таки это было несправедливо и странно: ходить с другом детства, раскудрявым, улыбчивым, кареглазым, которого так любили девушки, по спортивному залу, вокруг ковра, где шли отчаянные бои, стоять с ним, шутить, хлопать по плечу, решать — пойдут или не пойдут они вечером прогуляться в горсад, и вдруг услышать металлический голос: «На ковер вызываются борцы весовой категории до семидесяти четырех килограммов — Борисов, Радченко… В красном углу — Сергей Борисов, первый разряд. В синем углу ковра — Николай Радченко, первый спортивный разряд». Удивлявшая многих спортсменов странность заключалась в том, что в секции тренировались мастера, у которых Сергей никогда не выигрывал, а Николай мог сделать им на спаррингах даже болевой прием. Случалось, на соревнованиях, проиграв Сереге, он со злости мог кинуть сильнейшего борца через спину с колен.