Мальчик во сне постанывал. Зоя потрогала его пульс. «Нет, здоровье у него прекрасное, не как у Егора. Я думала, гидролог, всегда на воде — закаленный, а он замучил своими простудами». Ее правое плечо начало затекать, и она ловко переложила ребенка.
Машину Девятова остановил красный свет. В отчаянии, что самолетные огни удаляются, он нажал на клаксон. Мятущийся, загнанный хрип понесся по улице. «Ни одно окно не зажглось, — глядя в стекла домов, думал Егор. — А ведь я прошу помощи!»
После суда он долго просил Зою отпустить с ним ребенка за Урал, к бабушке. По каким-то соображениям она согласилась, и Егор уехал в отпуск со странной надеждой, что можно будет продлить уединение с сыном. Перед отъездом с помощью правления кооператива они с ней разделили в своем доме трехкомнатную квартиру: двухкомнатную на пятом этаже — Зое с сыном, однокомнатную на первом — ему. Это было спасение! Больше всего он боялся жизни без сына!
Дали зеленый, но Егор не поехал. Городок, где он доживал отпуск, по ночам был безлюден, и Девятов позволил себе задуматься посреди улицы.
После женитьбы он скучал по Зое. Иногда она мерещилась ему на воде. Как святая шла, ноженьки не замочит. «Зачем мы все время лгали себе? Делали вид, что ждем встречи». Возвращаясь из экспедиций, пять лет он мечтал увидеть жену на вокзале. Егор брал такси и ехал домой, зная, что она у матери, а в квартире запустение и пыль. Зоя «прилетала» на моторе, оправдываясь: «У меня много работы» (ее НИИ было близко от мамы) — или ссылалась на простуду сына: «Ты перед отъездом плохо утеплил окна». Так он и жил, все равно считая — у него нормально, пока Камнев лицом к лицу не столкнулся с Зоей. Когда он позвонил, главное Егору было известно, но он набрался мужества выслушать до конца. «Егор, — взволнованно гудел в трубку Камнев, — можешь меня послать, но не могу отмолчаться, а ты думай. Вчера я был в НИИ, где работает твоя Зоя, у главного. До него рядовому сотруднику не добраться. Занятой, закрытый мужик. Я к нему по редакторским делам попал, мы его издаем. Заговорились. Кончились сигареты. Он снимает трубку. Входит без стука не секретарша, а твоя жена, приносит «Кэмел». Он ей: «Рад, что зашла. Но я занят». А она испугалась. И я растерялся. Тому невдомек, улыбается: «Как договорились, в семь»…
Камнев Зою Михайловну недооценил. Понимая, что ради дружбы Сеня не затаится, она все рассказала Егору.
— Если женщина идет домой с радостью, значит, все хорошо. А я давно иду к тебе без желания.
— Что ты все о себе?! — кричал ей Девятов. — У нас ребенок!
— Ты не обижайся, Егор. Ты хороший. Но я молоденькая была, не понимала, что не подходим друг другу. Как только я переступила грань, я узнала — все может быть красивее, восторженней, когда каждый жест — упоение. Ты сам виноват! — Она даже плакала. — Храня тебе верность, я нигде не бывала. Ты принимал это как обязательное, давно кем-то для тебя завоеванное. А меня надо было поддерживать. Разве я некрасива? Меня нельзя было оставлять одну!
— Ты забыла?! — кричал Девятов. — Забыла, что за день до свадьбы я хотел уехать, а ты, как чувствовала, прикатила и разрыдалась. «Пойми, — сказал я тебе, — это для твоей же пользы. Тебе наскучит моя кочевка. Реки вскрываются, мы, гидрологи, в путь. Не потянешь!» Говорил я? А ты в ответ: «Егорушка, люблю тебя!»
Проводив самолет, в бессильной ярости Девятов уговаривал себя, что никогда не любил жену.
Он тупо смотрел, как исправно работает светофор, и не трогался с места. «Пять лет тайного и явного раздражения друг другом. Разве не было?»
Когда народился мальчик, Егор заплакал. Теперь в машине ему казалось, он плакал не от счастья, а от земного таинства, которое совершилось. Отчистив, отмыв коммуналку, в тот субботний день он сидел в горячей ванне и плакал, а в дверь ломился пришедший с конфетной фабрики сосед Владимир, напоминая — время вышло и не надо томить пожилого усталого грузчика. Через год, став дедом, Владимир сам всплакнул в ванной, на все вопросы о внуке отвечая одно: «О, теперь это мой лучший друг».
Егор вдруг вспомнил, как получив письмо от жены, что она на втором месяце, томимый предчувствиями, он вышел на берег реки. На пароме, держась за единственное целое перильце, лицом к воде молилась старуха. Когда в быстро наступающей тьме она сошла на песок, Егор спросил: «Что же, в церковь не ходите?» — «А зачем? — голос у старухи был по-речному гортанный. — Что мне там делать? Священникам молиться? Так они распутники, нечестные люди. Бог — он всегда со мной. Он меня бережет, потому что мой бог — совесть». И не клоня головы, она пошла вверх, к ярким огням бывшей казачьей станицы.