…Я стою в коридоре, и никто до сих пор не знает, что в кармане у меня освобождение от учебы. Врач в поликлинике дал его сегодня утром, но почему-то с завтрашнего числа.
Не обращая на меня внимания, идет по коридору новенькая. Может, она и не знает, что мы одноклассники?
Опять звонок велит идти на урок. На историю или ботанику он зовет меня празднично и светло. На физику я иду с неспокойной душой, а для Баженова школьный звонок ничего не значит: Валерка успевает по всем предметам. Готовый к уроку, он идет по коридору впереди меня, а я колдую, чтоб меня не спросили.
Окна кабинета физики плотно зашторены, но я освободил их. Свет ворвался в класс, и я увидел, что новенькая посмотрела на меня с любопытством.
Маленькая, подвижная Римма Ивановна быстро раскрывает классный журнал, ее правый мизинец снизу вверх плывет по странице. Все замирает. Стараясь не смотреть в склоненное, озабоченное поиском лицо Риммы Ивановны, я шепчу: «Не меня! Не меня!»
— Челядин!
Для многих это звучит, как спасительный голос в лесу. Одноклассники начинают шептаться, рыться в сумках, перекладывать тетради. Они становятся далекими, незнакомыми мне людьми. Как одинокий, застигнутый непогодой путник, я иду между рядами.
— Не тушуйся, — шепчет Баженов и, видя мой прощальный взгляд, делает знак, что обязательно выручит, а Римма Ивановна, довольная своим выбором, ждет меня у доски.
— Челядин, знаете, что было задано на дом?
— Да, — вздыхаю я. — На прошлом уроке мы изучали массу Луны.
— Очень хорошо, — довольно произносит Римма Ивановна. — Вот и расскажи нам.
— О Луне? — перебиваю я.
— О массе Луны, — поправляет она и садится на подоконник.
— Да, — говорю я и вижу… новенькая смотрит на меня, а Каргапольцев что-то шепчет ей на ухо, и по ее переживающим глазам я вдруг догадываюсь: он говорит, что я по болезни часто пропускаю уроки, что в точных науках я не мастак, а вот по истории…
Меня бросает в жар. Я, наверное, меняюсь в лице, потому что класс странно глядит на меня.
«Но я не хочу, чтобы новенькая знала, что я болею! — мысленно кричу я. — Это унизительно — болеть! Я стесняюсь болеть! Если бы вы все знали, как тяжело, когда тебя не принимают всерьез, а девчонки глядят на меня, как на пустое место, потому что каждый год я болею больше, чем все они вместе. Ты предатель, Каргапольцев! Ты сказал ей то, что она не должна знать!»
Охваченный стыдом и отчаянием, я умолкаю на полуслове, забывая все, что и без того скудно помнил, и подавленно гляжу на учительский стол, где лежат раскрытый классный журнал, дневник, мел и указка.
— Плохо, Челядин! Вы опять не готовы! — с негодованием на лице сказала Римма Ивановна.
Я шел к своей парте и слышал, как она своим скрипучим пером ставит мне в дневник огромную единицу.
До конца урока я украдкой глядел на Маришу, видел, что Каргапольцев старается ей понравиться. Он тянул руку, вслух поправлял отвечающих. Кухальский с Махаловым тоже пытались разговорить новенькую, и на один вопрос она им ответила. В конце урока я уже не смотрел в ее сторону, а, наблюдая жизнь за окном, видел улицу Кирова, которой мне возвращаться домой. Следующий урок физкультура, но я освобожден от нее по болезни.
На лицах ребят оживление: через минуту они побегут играть в баскетбол, — это время Кухальского и Махалова. Они покажут себя — это не ускорение измерять. Нужен талант, чтобы пройти без фолов и забросить мяч.
— Челядин! — недовольно окликает меня Римма Ивановна. — Почему не записываешь задание?
— Так вы дневник не вернули, — бурчу я в ответ.
Дневник плывет от стола к столу. В глазах ребят я вижу участие, и новенькая смотрит на меня как-то странно.
Конечно, я наделал глупостей. Но о Луне я кое-что знаю. Когда луна бледна — это к дождю, когда светла — к хорошей погоде, ну а если она красновата — жди ветра. Дед рассказывал, что в новолуние надо собирать целебные травы, строить дом, а когда в небе ущербный месяц — время косить траву, рубить лес, садить морковку и редьку.
Выйти из школы, спуститься с третьего этажа на первый — минутное дело, но вдруг по моей спине пошел жар, а в затылке я почувствовал боль, будто меня ударили кулаком. Меня повело в сторону, я замер и, чтобы сосредоточиться, закрыл глаза и — словно передо мной раскинули карту с изгибами рек, пунктирами железных дорог, красными точками городов…
Потом я услышал стук каблучков, с трудом приоткрыл глаза. Мариша поднималась наверх, а за нею, мягко ступая, шел Кухальский. На лестничной площадке она оглянулась, но тут, как из-под земли вырос Баженов.