Михаил Нисенбаум
Теплые вещи
Шел в комнату, попал в другую.
Глава 1
РАЗДЕВАЮЩИЙ ВЗГЛЯД И ДРУГИЕ НАРУШЕНИЯ ВНУТРЕННЕГО РАСПОРЯДКА
1
В девятом классе меня перевели в новую школу. Не прошло и месяца, как в кармане моей куртки, оставленной в школьной раздевалке, обнаружилось любовное письмо.
2
Тем летом меня выперли из пионерского лагеря. Вообще-то поездки в пионерские лагеря должны были прекратиться год назад: в пятнадцать лет даже в первом, самом старшем отряде, оказываешься переростком. Ходить парами на линейку и в столовую, петь на музыкальном часе и ложиться спать днем было для меня так же неприемлемо, как для директора лагеря было бы неприемлемо ходить по столовой в белых гольфиках и бить в барабан.
Терпения воспитательниц хватило недели на две. Однажды вечером, сразу после отбоя, они пригласили меня в свою комнату.
– Вот что, сокол ты мой сизый, – сказала одна из воспитательниц, мягко улыбаясь. – Мы долго терпели. Надеялись, что у тебя проснется совесть. Но она спит вечным сном.
– Про сокола давайте не будем, – отвечал я вызывающе. – Что я сделал?
– Ничего такого, из-за чего тебя можно было бы держать здесь, – жестко вмешалась вторая воспитательница.
– Люся, спокойнее, – первая воспитательница положила руку второй на плечо. – Предлагаю выход. Сейчас Григорий Романыч (так звали лагерного физрука) по своим делам едет в город. Собери тихонько вещи и поезжай с ним. До конца смены осталось чуть-чуть – давай сбережем друг другу хотя бы немного нервов.
От моей самоуверенности не осталось следа. Меня выгоняли из лагеря на ночь глядя. Что скажут родители? Наверняка будет жалоба отцу на работу... Уже около года мы жили в состоянии холодной войны и гонки вооружений. На моем счету были десятки, сотни, тысячи разнообразных нарушений. Оценки в школе, поведение, жалобы учителей, прогуливание музыкалки, дружба с дворовыми хулиганами, запах спиртного, пачка сигарет, найденная под детской ванночкой, – быть спокойными за меня теперь могли только враги. Поскольку я сильно вырос, серьезные конфликты случались реже и только по очень весомым причинам. Зато масштаб этих конфликтов возмещал их редкость. Изгнание из лагеря за неделю до конца смены – хороший повод для моего Ватерлоо.
Быстро перекидав из тумбочки в чемодан свои пожитки и попрощавшись с ребятами («Куда ты? – Меня выгоняют? – Ниче се! За что? – За все хорошее. – Ну правда, за что? – За ворота!»), я спустился по освещенным ступенькам и пропал в темной главной аллее.
Физрук Григорий Романыч укладывал что-то в багажник своего горчично-желтого «Москвича». Было уже темно, поэтому я видел только часть его лица, освещенную угольком сигареты. К моему удивлению, он поздоровался приветливо и беззлобно, положил чемодан на заднее сидение, завел мотор, и мы поехали к воротам.
– Ну что, доигрался на скрипке? – спросил Григорий Романыч, когда я вернулся в душный уют, закрыв ворота.
– Вроде бы, – уклончиво отвечал я.
– Ничего, дома догуляешь. И чего тебя в лагерь понесло?
– Мы люди подневольные.
– Вот родителей удивишь сейчас, – веселился физрук.
Всю дорогу я радовался тому, что мы все еще не приехали. Дрожь то просыпалась – и тогда я надеялся, что Григорий Романыч ничего не заметит или припишет эти колебания двигателю, то унималась. Хуже всего было то, что родители будут кричать при сестре. А может, она спит? Тогда сегодня скандала не будет, а назавтра все окажется безобиднее, тем более что отец уйдет на завод.
Машина уже ехала по улицам Тайгуля. «Красный! Красный!» – мысленно кричалось каждому светофору. Но светофоров было мало, машинка фырчала резво и глохнуть не собиралась. На город опустилась ночь. Почему-то физрук не стал подниматься к нам и разговаривать с родителями (это было странно). Наверное, что-то в моем изгнании было сделано не по правилам, не соблюли какую-то процедуру. Медленно поднимаясь на третий этаж, останавливаясь на каждой площадке, я думал об этих странностях и подбирал нужные слова для объяснения.
Надо было видеть лицо мамы, которая открыла дверь. На ее лице было детское выражение изумления, как будто при ней из пустой шляпы вытащили черного кролика.
– Вот те раз, – охнула мама. – Ты откуда?
– Меня отправили в отпуск... отдохнуть от лагеря. За особые заслуги, – я старался улыбаться приятно и легкомысленно.
– Как это «в отпуск»?
– Не знаю, ма. Вечером после отбоя велели собрать вещи и ехать.
– Ничего себе. Что ты опять натворил?
– Почему опять? Ничего я не творил... Просто для лагеря я уже слишком взрослый. Они пригляделись и поняли...