– Как тебе у нас?
– Классный класс, – я по-прежнему не мог отвести глаз от книг. – И учителя ничего себе. Пока...
– А как тебе наши девочки? – все-таки она вынудила меня встретиться с ней взглядом.
– Вполне нормальные. Очень хорошие девочки, – нужно было смотреть ей в глаза твердо и просто, без задней мысли.
– Хм. Я тоже люблю гляделки, – сказала Вольтова через полминуты, загадочно прищуриваясь.
Мы посидели минуты три, глядя в глаза друг другу. От этого молчаливого испытания вокруг наступила звенящая невесомость, а еще я понял, что отсидел руку: от ладони вверх потекли колючие электрические звездочки. Все-таки я выиграл бы это состязание-истязание, если бы Машка не применила недозволенный прием:
– А телефон-то у тебя позванивает? – спросила она, и глаза у нее сделались чуть-чуть нежнее.
– Конечно, – насторожился я.
– И кое-кто помалкивает?
– Как это помалкивает? – растерялся я и моргнул.
– Ага, могнул, дружок, продул, голубчик!
В ее глазах был недоказуемый вызов. Именно недоказуемость этого вызова, недостоверность приглашения так волновала в ней.
– А звонит-то тебе знаешь кто?
«Значит, не она». Это был удар. Отношения с Вольтовой, которые уже совсем начались, которые были даже ближе, чем она сама в своем халатике и ее тревожащий запах, все эти будущие встречи, разговоры, прогулки, прикосновения улетали в досадное небытие. Дальше было неинтересно: ну, какая-нибудь Тома Приходько или, чего доброго, вообще кто-то из мальчиков.
– Ничего, скоро узнаешь, – она встала с табурета и подошла ко мне вплотную. – А вот знаешь что? Что-то я замерзла. Руки – как лед. А у тебя?
Она взяла меня за руки. Пальцы у нее и правда были, как ледышки. Я сидел боясь пошевелиться и едва дышал. Она стояла надо мной (со стороны это выглядело, наверное, как сцена присяги) и с усмешкой рассказывала, как они с Ленкой Кохановской решили подшутить, выбрали пару-тройку страниц из «Письма незнакомки» и подложили конверт мне в куртку. А звонит мне как раз Ленка, только говорить пока стесняется.
* * *Потом мы делали задание по английскому. Точнее, я делал задание, а Маша Вольтова смотрела на меня, уткнувшись в своего набитого ватой пуделя, с которым я охотно поменялся бы местами. Не в том смысле, чтобы меня набили ватой, а в том, чтобы уткнулись губами и носом, конечно.
Возвращаясь домой, я не узнавал города, так все вокруг сделалось складно. Вдыхал и упивался тем, что целое небо свежего воздуха нарочно оказалось рядом с моим вдохом, как дар и угощение. Улыбалось осеннее солнце, тополя рябили рукоплесканиями. И все, кто оказался в городе, – дома, обелиск на площади Славы, горчично-желтые автобусы, кусты волчьих ягод, люди, возвращающиеся домой после смены, – все это было охвачено общим праздничным движением, как лошадки, машинки, верблюды и самолеты на парковой карусели.
9
Начиналось приключение. События собирались в дорогу, вокруг меня хлопотали десятки добрых ангелов, побросавших все дела и занявшихся устройством моего счастья.
Дома у зеркала стояла младшая сестра в форме и белом фартуке, пытаясь изловчиться и незаметно увидеть в зеркале свой профиль. Притопывая и двигая локотком, она пела:
Я зайчик, зайчик, зайчик,Скачу, скачу, скачу,Я солнечный, и значит,скачу, куда хочу.У солнечного зайчика были круглые румяные щеки. Чтобы доставить девочке радость, я присоединился к ее пению:
Ты зайчик, зайчик, зайчик,Скачи, скачи, скачи,Ты солнечный, и значит,скачи, куда хочи.Почему-то сестра совсем не обрадовалась подпевке и сказала: «У меня выступление, а ты мешаешь». Тут зазвонил телефон, сестра цапнула трубку: «Але! Але! Это квартира Нагельбергов! Але!» А потом нажала на рычаг и сообщила: «Вздыхают, ошиблись номером».
Казалось бы, после английского с Машей Вольтовой никакой звонок уже не мог вызвать ни малейшего интереса. Но почему-то вызвал. Возможно, все дело в неопределенности. Кто звонил по телефону, кто молчал в трубку, что замышлял и что из всего этого могло выйти, было неизвестно. А вдруг это не Кохановская? Вдруг это еще кто-нибудь? А раз образ звонившей был таким зыбким, воображение совершало марш-бросок то в одну, то в другую сторону. Для воображения возможное всегда больше данного, даже если это данное великолепно. Впрочем, это всего лишь красивое объяснение, которое мне тогда и в голову не пришло. А сказал я: «Это звонили мне».
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда. Когда дома взрослые, нечего хватать трубку!
– Ты не взрослый.
– Да уж повзрослей тебя. И вообще, если пришла из школы, надо...