Легкий на помине прибежал Борька — сын Ефима Михайловича. Маленький, толстый, как самовар, он прошмыгнул в комнату, принялся что-то искать в узлах. Они уже переехали. В углу, занимая полкомнаты, громоздились ящики, огромные, похожие на кочаны, узлы с тряпками. Дом как-то враз стал неродным. Ребятишки присмирели, как привязанные ходили за мной. В большую комнату, где лежали вещи Ефима Михайловича, заходили редко, сидели на кухне.
Ефим Михайлович пропадал на работе, старался как можно реже бывать в нашем доме. Если приходил, то через двор шел с палкой, боялся Полкана.
В обед пришла Фрося, принесла ребятишкам подарки: Вере сарафан, а Косте рубашку. Чтоб не обидеть, пришлось взять.
— Видела Ефима, — радостно затараторила она. — Он уже договорился с машиной, заедет после работы. Начальник говорит, не дам автобус, рабочих везти надо. Вот человек, зимой льда не выпросишь. Но потом все-таки дал. Отца он твоего знал, вместе работали.
Я помолчал, в последнее время ее словно подменили, я не мог нарадоваться на свою родню: ласковая, обходительная…
— Вы, я гляжу, увязались. Ты хорошенько чемоданы на замки закрывай, народ разный едет. Меня, помню, после войны в поезде обчистили. Батистовую кофточку, деньги — тридцать шесть рублей, выходную юбку вытащили. А я, дура, уши развесила, — выругала она себя.
Борька, который до этого молча смотрел куда-то на шкаф, перебил мать:
— И аккордеон возьмете?
Аккордеон был трофейный, немецкий, отец привез его с фронта. Ни одна гулянка, ни один праздник на улице не обходились без него.
— Чего пристал? — закричала Фрося. — Возьмет, не возьмет, тебе какое дело?
— Тетя Аня мне его обещала, — заныл Борька.
— Мало ли что обещала! — сказала Фрося. — Ефим вам тогда дрова привез, мать сказала — возьми аккордеон. Он не взял.
— Костя подрастет, может, играть будет, — сказал я.
Борька подошел к окну, на котором стоял старенький радиоприемник «Рекорд», оценивающе поглядел на него, заглянул вовнутрь.
— Тоже заберете?
— Можешь сломать на детали.
— Ох и засиделась, на часы не гляжу, — заохала Фрося. — Мне на работу пора.
Она вскочила, обежала взглядом комнату — не оставила ли чего — и выскочила на улицу. Стукнула калитка. Напротив окон по потолку короткими вихляющими скачками пробежали тени.
Костя сбегал в кладовку, принес мороженую бруснику. Вместе с ним в дом забежал Полкан, в доме резко и остро запахло собакой. Костя воровато заглянул в большую комнату, проверил, увидел я или нет.
— Костя, выгони его на улицу!
Брат взял со стола кусок хлеба, сунул собаке.
— Костя, кому говорят!
— Он сам, я не виноват.
Полкан осторожно взял кусок, вильнул хвостом, стуча когтями о крашеный пол, пошел к двери, всем своим видом показывая, что он все понял и ругаться не нужно. Костя открыл дверь, выпустил его на улицу. Полкан исчез в клубах морозного пара.
Полкан был как бы еще одним членом нашей семьи. В письмах из дома о нем писали наравне со всеми: что он сделал, где отличился, хотя пользы от него в хозяйстве никакой. Держали его больше для порядку: все держат, а мы чем хуже. Жил он вольной, полуголодной жизнью, был честным, не пакостливым псом.
Года три назад к нам прибежала соседка и заорала, что наша собака задавила ее курицу. В подтверждение своих слов она трясла у меня перед носом мертвой курицей.
У Полкана, который лежал в тени, изнутри выкатился глухой рык. Он приподнялся на передние лапы, оскалил клыки, напружинился. Соседка взвизгнула, бросила курицу, убежала со двора.
Потом выяснилось, куриц у соседки давила собственная собака.
Борька притащил из комнаты стул, присел рядом с Костей.
— Вот скажи: два отца, два сына, три апельсина — как разделить?
— Ты не хитри, хочешь бруснику лопать, так и скажи, мне не жалко. А загадка твоя для нашей Наташки. Каждому — по одному.
«Ай да Костя! — мысленно похвалил я. — Сразу же решил, а почему по математике двойки таскаешь?»
Борька обиделся, заворочался, под ним зло заскрипел стул.
— Брат твой с деньгой приехал. Говорят, в магазине всего напокупал, — сказал он.
— Тебе-то что, — ответил Костя.
Борька не ожидал такого отпора, замолчал, но ненадолго:
— Он на «кукурузнике» летает!
— Сам ты кукуруза. На «антоне»!
— Подумаешь, — протянул Борька. — Мне мать говорила: он вас в городе в интернат отдаст.
— Не отдаст, — тихо ответил Костя и замолчал.
«Не отдам, Костя, не отдам», — как заклинание, мысленно сказал я и почувствовал, как перехватило горло. Они верят в меня — это что-то значит, теперь только бы выдержать, не споткнуться, за спиной-то никого нет.