Гошка смотрел на Алешу испуганно и виновато.
– Как это? – переспросил Алеша и тут же засмеялся. «Ну и ну, – подумал он, – ну и Гошка…»
Гошка тоже засмеялся. Правда, вышло это у него как-то странно. Будто вовсе и не смешно ему было.
Потом Гошка заторопился.
– Надо ведь еще переодеться, – сказал он.
Будто переодеваться надо полдня.
Пришли мама и Вера Ивановна и сразу стали стряпать – подумать только! – пельмени. Мама достала немного муки в столовой, и хотя пельмени стряпались с картошкой и капустой внутри, все равно, само даже слово – пельмени! – вызывало сладкие слюнки.
Несколько раз мама вбегала в комнату – раскрасневшаяся, веселая, выпачканная мукой, спрашивала Алешу: «Ну как елка? Как елка?» – и снова убегала на кухню. Алеша смотрел на нее, любовался ею и думал: как хорошо, что она сегодня такая, как раньше, как до войны. Прежде, когда они были все втроем и готовились к Октябрьским, или к Новому году, или ко Дню Красной Армии – они всегда отмечали этот папин, а значит, и их праздник, – мама носилась по квартире такая же веселая и раскрасневшаяся, и от этой ее беготни Алеше с отцом было хорошо, они подшучивали над мамой, а сами радовались, какая она красивая и веселая…
Снова в комнату вбежала мама, чмокнула Алешу в щеку, опять спросила: «Как елка?»
Алеша вспомнил Гошку с его глупым вопросом, и ему стало смешно.
– Ты что? – удивилась мама, и Алеша подумал, а что если взять и спросить ее сейчас: «Говорят, ты выходишь замуж?» Вот смеху-то будет.
«Это здорово», – подумал он и решил, что спросит, обязательно спросит, но не сейчас, а когда все сядут за стол, чтобы все и посмеялись – и Вера Ивановна, и Гошка, и мама, ведь сегодня Новый год.
2
Потом прибежал нарядный Гошка и стал развешивать Алешкиных солдатиков.
Потом убежала переодеваться Вера Ивановна.
Потом кто-то постучал, и Алеша пошел открывать. Он открыл, думая, что это вернулась Вера Ивановна, взглянул, как она нарядилась, и замер.
В дверях стоял высокий капитан.
Алеша подумал, что военный ошибся, и спросил его:
– А вам какую квартиру?
– Вашу, – ответил капитан и козырнул Алеше.
Алешу будто осенило, и он засмеялся. Как же он не мог догадаться столько, а еще выспрашивал, выспрашивал. Это, конечно, от отца!
Сердце гулко застучало, Алеша распахнул дверь до отказа и спросил:
– Вы от папы?
Капитан растерялся, бусинки пота заблестели у него на лбу, но Алеша не замечал ничего и снова спросил:
– Вы от папы? Где он?
– Алеша! – послышался голос мамы, и он обернулся. В дверях кухни стояла разрумянившаяся мама и вытирала передником руки. Она смотрела то на Алешу, то на капитана, и руки у нее заметно дрожали.
– Это не от папы, – сказала она наконец, и капитан шагнул мимо Алеши, на ходу скидывая шинель и доставая из кармана бутылку шампанского.
Мама снова забегала по квартире, захлопотала, а капитан пригладил волосы и повернулся к Алеше. На гимнастерке у него тихо позвякивали награды. Как в полусне, Алеша отметил про себя, что капитан, видно, храбрый, раз у него два ордена боевого Красного Знамени, и две медали, и еще гвардейский знак.
– Это тебе, – сказал капитан и что-то протянул Алеше.
Он механически взял, это был шоколад, целая плитка шоколада. Из комнаты пришел Гошка и вопросительно посмотрел на Алешу, будто спрашивал: я же говорил тебе? А капитан уже по-хозяйски расхаживал по комнате, куря папиросу и оставляя за собой колечки дыма и терпкий запах одеколона.
Потом снова в дверь постучали. Это была Вера Ивановна.
Потом в ванную спряталась мама и вышла оттуда в синем шерстяном платье, как до войны. На ней были туфли с каблуками, и, когда она ходила, каблуки громко стучали.
Потом они сели за стол, военный хлопнул пробкой о потолок и стал разливать вино. Мама и Вера Ивановна говорили, что мальчишкам еще рано, но капитан не послушался и налил им тоже.
– За счастье, – сказал капитан и стал чокаться со всеми. Алеша внимательно следил, настороженный, за каждым его словом, за каждым движением. Когда капитан чокнулся с мамой и взглянул на нее как-то особенно, Алеша вдруг понял, что капитан этот тут неспроста, что что-то случится в их доме, не счастье, а несчастье случится.
Но капитан снова повторил:
– За счастье! – и высоко поднял кружку с вином.
– Нет, – сказала Вера Ивановна, почему-то строго посмотрев на Гошку, – за победу! Какое же счастье без победы?..
Все молча выпили, и Алеша тоже выпил шипящее вино. Елка серебрилась стеклянными шарами, бумажные солдатики качались среди них. Шапки с перьями у офицеров, высокие барабаны, острые шпаги…
Алеша вздрогнул: капитан включил на полную громкость радио. Где-то там, далеко в Москве, играли вальс, он доносился до их маленькой комнаты. Капитан пригласил маму. Стол отодвинули, и они закружились. И каждый раз, когда приближались к елке, капитан задевал ее, и бумажные солдатики, шары, бусы – все качалось, норовя оборваться.
Алеша смотрел на маму, на капитана, и сердце набатом стучало в нем.
Вот так же, точно так же мама танцевала с отцом. Здесь же, в этой комнатке, только вот когда – Алеша мучительно вспоминал и не мог вспомнить, когда это было? Но это было, было, он сидел тогда, еще маленький, в кресле у стола, и смеялся, смеялся, а они танцевали, и когда музыка кончилась, папа сказал: «Надо купить патефон!» И мама сказала: «Надо, обязательно надо!» Алеша запомнил, что мама и отец хотят купить патефон, и где-то там, в уголке памяти, спряталось это: мама и отец танцуют, – а сейчас забытое с болью и горечью вышло из этого уголка.