В десять часов вечера, прапорщик наконец-то открыл решетчатую дверь. Мы прошли по коридору и остановились возле уже знакомой мне камеры номер тринадцать.
— Светланы Петровны сегодня не будет, — пояснил прапорщик. Он кивнул на дверь: — Но если вы хотите, вы можете переночевать с женой.
Я кивнул. Прапорщик долго скрежетал ключом в замочной скважине. Он искоса бросал на меня многозначительные и вместе с тем довольно насмешливые взгляды.
— Эй, дамочка, — крикнул он в абсолютно черный проем за распахнувшейся дверью. — Гостя принимай.
Я шагнул в камеру. Дверь с грохотом захлопнулась.
Несколько секунд я стоял и осматривался, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в полной темноте, а потом тихо позвал:
— Рая…
Ответом мне послужил животный рев неведомого существа, и чьи-то сильные руки вцепились мне в горло. Я инстинктивно схватил их за запястья. Под моими пальцами захрустели хорошо накрахмаленные рукава мужской рубашки.
— Я тебе покажу Рая, — прошипел незнакомец. — Удавлю, падлу!
Я несколько раз ткнул перед собой кулаком наугад. Существо взвизгнуло и отлетело в сторону. Я бросился вперед. Незнакомец метнулся к выходу, но мне удалось схватить его за пиджак и повалить на нары. Тот отчаянно сопротивлялся. Я ударил еще раз, целясь в то место, где должные были быть ребра незнакомца. Прижатый животом к нарам незнакомец взвыл нечеловеческим голосом:
— Лучше убей, гад!
Стараясь говорить спокойно, я спросил:
— Здесь должна быть женщина. Где она?
— Я не женщина.
— Ты не ответил на вопрос.
— Не знаю!.. Я здесь совсем один.
Голос показался мне знакомым, и я спросил:
— Ты кто?
— А ты кто?.. И вообще не дави мне на шею, позвоночник сломаешь.
Я чуть ослабил захват. Задать следующего вопроса я не успел — за дверью захохотали и в камере вспыхнул яркий свет. Несколько секунд я с удивлением рассматривал своего противника, а потом плюнул с досады и отпустил его. На нарах лежал всклоченный и одичавший Гриша.
Пару минут мы приводили себя в порядок, искоса посматривая друг на друга. Гриша сердито сопел и никак не мог зашнуровать дрожащими пальцами шнурки потерянного в пылу схватки ботинка. Я поднял с пола рукав его пиджака и положил рядом с Гришей. Он благодарно кивнул.
— Давно ты здесь? — спросил я.
— Второй день, — голос Гриши трагически дрогнул.
— Ты сильно изменился, — заметил я. — У тебя такой робинзоновский вид, словно ты прожил тут лет пять.
— Меня допрашивала Шарковская.
— Та или другая?
Гриша не понял шутки и выругался.
— Конечно та.
— Сочувствую. Что же она хотела?
Гриша пожал плечами.
— Черт ее знает. Сначала она расспрашивала меня, о чем мы болтали на вечеринке после твоего освобождения. Потом рассматривала списки по распределению участков, — их отобрали у меня при обыске, — а затем целых полчаса молча курила у окна.
Новость о списках насторожила меня. Я почти забыл об их существовании.
— Зачем Светке списки? — спросил я.
Гриша немного успокоился. Он сел и вытащил сигареты.
— Ты знаешь, — прикурив измятую сигарету, заговорил он. — У меня сложилось такое впечатление, что она и сама толком не знает, зачем они ей нужны. Кирпич-то уже свистнули и это все знают.
— Значит, ты так и не понял, чего она хотела от тебя?
— Нет… — Гриша обиженно хлюпнул носом. — Этот следователь не женщина, а змея подколодная. Она хотела меня завербовать в осведомители.
Я улыбнулся.
— Понимаю. Ты не согласился. Тогда Светка сказала, что подсадит на ночь к тебе в камеру какого-нибудь типа со строго определенными сексуальными наклонностями. Такая провокация в ее стиле. Ты, конечно, занервничал. Когда охотник вдруг превращается в добычу, он поневоле начинает нервничать. Но зачем Светке вдруг потребовался доносчик?
— Понятия не имею, — Гриша развел руками. — Кстати, Светка сказала, что тот тип, которого она подсадит ко мне в камеру, любит называть свои жертвы «Раечками». Я здорово испугался.