Ванька зло плюнул.
Что-то зацепило меня в его фразе. Маленьким таким коготочком. Я могла безболезненно выдрать коготок прямо сейчас, не дожидаясь момента, когда нехорошее предчувствие застынет в твердую мысль.
Но не сумела.
И дело было не в куреве – за ванькино здоровье, конечно, переживала, но бог с ним, с куревом – причины навредить своему здоровью этот человек находил на раз-два. Вспомнить хоть ту драку с Левкой – незлобным, спокойным Левкой. Никакой Минздрав уже не спасет.
И даже не в собачьем параллелизме наших с Ванькой метафор.
Я просто представила Ваньку с Левкой через двадцать лет.
Взрослыми, говорю, представила. Коготок заскрёб.
– Погнали к хате, чё, – сказал вдруг Лёвка.
И мы погнали.
***
– Знаешь, когда человек перестает быть ребенком?
– Когда у самого рождаются дети?
– Когда умирают его родители, – Лёва говорит тихо, будто пробуя гортань. Пробуя голос. Меня пробуя, прощупывая. Он нехорошо скалится, запрокидывает зачем-то голову, открывая смуглую шею – беззащитную смуглую шею.
– А ты откуда знаешь?
– Догадался.
Дует сырой ветер, будто холодной воды плеснули за рукав. Лёва щелкает зажигалкой, прикрывая сигарету ладонью. Закуривает.
– А когда он становится взрослым?
Сигарета застывает в пальцах. Он поворачивается ко мне удивленно:
– А?
Тлеет.
Взрослым, говорю, когда становится?
Собственно, этот период между детством и взрослостью – он где?
Расскажите мне, я обведу его красным и буду упиваться до тех пор, пока Ваня с Лёвой не перестанут стрелять сигареты, драться, и гоготать, гоготать без повода. Пока не посерьезнеют вконец – без права и желания сбросить с себя всю ответственность, которую собирали всю жизнь по крупинке, и вышел целый груз.
Пока впервые не подумают: « У меня уже всё есть, всё мне отдали, я пережил все что мог – чего еще хочу я от этой жизни?»
Сигарета ало вспыхивала, будто в чернильном воздухе стучало маленькое горячее сердце.
Конечно же, я ничего из этого не сказала. Промолчала.
Юность смеется над детством, а взрослость забывает юность ¬– ну что ей, думать больше не о чем?
Тут сердце вспыхнуло последний раз. И окурок полетел в траву, рыже дрогнув.
Мне подумалось, что Лёвка раньше никогда не курил.
***
Я их выцепила из толпы деревенской выгоревшей, липко матерящейся пацанвы давно-давно.
Пацанва обычно собиралась у старого сельского клуба. Он теперь и пригоден-то был только для того, чтобы собираться не в нем, а около. От заметной и равноудаленной от домов точки пацанва неровным гогочущим строем шагала к реке – нырять с моста щучкой. Или шла к старой толстой иве – прыгать на ветви и качаться на них, как обезьянье стадо на лианах. Или никуда не шла. Сидела на серых пористых ступенях и резалась в карты, некрасиво матерясь.
Пацанва тогда только открыла для себя матерную лексику и теперь очень нелепо и неумело распоряжалась ей, вставляя через каждое слово.
Я была юркая и умела играть в футбол. Этого хватало, чтобы быть своей.
В тот день белобрысый Лёха обыграл в карты всех. Он сидел с довольным лицом и как бы спрашивал взглядом: кто следующий? Ты? А может ты?
Я сидела под ступенями и прочесывала пальцами клевер, пытаясь найти четырехлистник. Листья были холодные, сочные и тонкие – я сжимала их в ладонях и тут же разжимала.
Сверху послышалась какая-то возня.
– Чё, зассал? – спрашивал кого-то Лёха уже не взглядом, а своим скрипучим голосом.
– Попутал, пёс? – в тон ответили ему.
– Ссыкло, – сделал вывод Лёха.
Второй голос неразборчиво и торопливо запротестовал.
– И на крышу залезешь? – он улыбался, показывая свои замечательные, крепкие белые зубы, вполне пригодные для того, чтобы перегрызть какую-нибудь кость.
– Залезу.
–Докажи.
Через пять минут на крыше уже сидела сухощавая маленькая фигура в синей футболке, жмурилась на солнце и изо всех сил била ногами по скату железной кровли. Крыша была такой высокой, а скат – крутым, что мне стало страшно. Зато фигуре было храбро. Она прекратила бить ногами и завопила:
– Лёха, слабо ко мне?
– Легче легкого, придурь! Это любой сможет, даже, вон, Ксюха! – Он повернулся ко мне, улыбаясь. – Сможешь же, Ксюх?
Я ответила как можно равнодушнее:
– Смогу.
– Ну так айда. Чё ты там ищешь?
Я раздраженно сгребла клевер в горсть и выдрала клок. Встала. Разжала ладонь – клевер мягко посыпался в траву, некрасиво лохматясь стеблями в воздухе.
– Нашла уже всё. Откуда залезать?
Каждый лез по-разному. Пацанва прыгала на крышу трехметровой пристройки, висла на ней, подтягивалась, аккуратно шла по ветхому шиферу к крыше клуба и забиралась еще выше – у кого на какую высоту хватало смелости. Выше всех пока сидел только тот парень в синей футболке. Лёха подбирался к нему. Остальных – человек восемь – разбросало по периметру, и все они выглядели, как беспорядочные воробьи с блестящими глазами.