Ни свою, ни Прабира.
Она повернулась, не глядя на него и взяла одну из канистр. Сняла крышку и выбросила ее в море.
— Хорошо, хорошо. Он не ничего почувствует.
Она присела. На нем все еще был спасательный жилет; она не могла смириться с тем, что горящий пластик будет липнуть на его тело, пусть даже лодка сделана из него же. Она расстегнула ремни и сняла жилет.
— Хорошо. Теперь сюда. — Она налила горючее ему на грудь.
В местах, где оно попало на панцирь, мгновенно вздулись волдыри, плюясь облачками пара. Мадхузре попятилась назад, рыдая от горя.
— Прости меня! Прости! — Она рухнула на колени у ног Прабира, обхватив голову руками. — Я не могу сделать это! Я облажалась!
Она с силой надавила ладонями на глаза, потом начала бить себя по лбу.
Она подождала, пока лицо онемеет. Всего пару минут, чтобы все закончить. Она бормотала себе под нос: «Ты останешься у меня в голове. Ты останешься в моей памяти».
Этого было мало.
Но больше, чем ген оставил бы от него.
Она открыла глаза и устало поднялась.
— Хорошо. Мы сделаем это вместе.
Она посмотрела вниз. Его лицо все еще можно было разглядеть под бляшками. На месте, куда попало топливо, вздулся пузырь, полный серой жидкости, но без крови. Без Прабира. Она не могла поверить, что он вообще не чувствует боли.
— Зачем ты забираешь его? Что тебе от нас надо?
Совершенно ничего. Ген не выбирал цели для кого бы то ни было, не выбирал судьбу. Ни путь, ни пункт назначения. Ему не нужно было ничего, кроме самого себя. Как можно больше себя.
Ему не нужен Прабир.
Ее борьба пошла по ложному пути.
Она перевернула тело Прабира и осмотрела спину. Должен быть еще один пузырь, или пустула, пусть и крошечная, в том месте, куда топливо не попало. Ничто не совершенно, ничто. Какая-то небольшая часть зараженных клеток должна была совершить ошибку, которая позволила бы телу вытолкнуть их на поверхность в надежде избавиться от них.
Почему ген Сан-Паулу не вывелся в виде вируса? Потому что геном вируса слишком отличается, чтобы показаться близкородственным любому из носителей; потребовались бы слишком кардинальные изменения. Ген считал, что проиграет, покинув тело; считал, что в этом случае он погибнет. Все, что ей нужно было — это доказать обратное, но так, чтобы не дать ему возможности распространиться.
Вот. Маленький нарыв на кусочке обычной кожи.
Мадхузре повернулась, перелезла в переднюю лодку и взяла новый шприц и колбу для разведения культур и вернулась назад. Присев, она воткнула иголку в волдырь и набрала несколько миллилитров серой жидкости. Затем выдавила ее в колбу, и, опять перебравшись в переднюю лодку, заполнила колбу питательной средой.
— Если научитесь выбираться на поверхность, я дам вам, все, что вы хотите. Всего пара правильных мутаций и вы сможете покрыть поверхность, как гной. Мой брат сделает все за вас: вам просто нужно сдаться. Я дам вам то, о чем вы мечтали, но намного больше.
Какая часть его тела сейчас принадлежит вам? Пять процентов? Три или четыре килограмма? У нее имелось достаточно материала, чтобы поддерживать такой же вес у выращенной культуры в течение, примерно, половины дня. Достаточно, чтобы отвлечь и сдерживать ген.
Если бы он оказался всеведущим, она никогда не смогла бы победить: он смотрел бы дальше приманки и продолжал бы перепрограммировать тело, исходя из возможности получить больший прирост воспроизводства в долгосрочной перспективе. Но любое потомство произведенное таким образом будет все еще лишь сотнями поколений клеток, далеким пиком в пустынном ландшафте вымирания. Ген должен видеть достаточно далеко вперед, чтобы понимать, что взрывное деление соматических клеток приведет к смерти носителя. Но когда она предложит ему путь в защищенную среду, где он может питаться и размножаться, клетка за клеткой, на ландшафте возможностей появится новая деталь рельефа. Новая вершина, не такая высокая, но значительно более близкая.
Она должна сделать этот пик высоким, насколько сможет. Достаточно высоким, чтобы ген свернул со своего пути к свободе. Достаточно высоким, чтобы за ним скрылись потомки Прабира.