Впрочем, Питтман признал, что подавляющее большинство его клиентов чувствуют себя в общении с ним вполне комфортно. Фрэнк ни в коем случае не отрицает важность теплых и доверительных отношений между клиентом и психотерапевтом, он пытается донести мысль о том, что теплые и доверительные отношения как таковые не несут в себе никакого терапевтического эффекта. Это всего лишь вспомогательный инструмент. Настоящая терапия начинается, когда специалист точечно указывает клиенту на его ошибки и недостатки, а хороший контакт при этом не позволяет последнему испугаться и убежать.
ЦЕЛЕБНЫЙ ДИСКОМФОРТ
Мы поинтересовались у Фрэнка Питтмана, какой совет он дал бы своим коллегам, которые прямо сейчас пытаются анализировать собственные ошибки и осмысливать неудачи. Без долгих раздумий Фрэнк снова вернулся к теме, которую поднимал ранее.
“Если хотите добиться явного терапевтического эффекта, иногда вам придется выводить людей из равновесия. Когда специалист только то и делает, что утешает клиента и нежно массирует его болевые точки, это терапевтическая катастрофа. Да, человек получает возможность выплеснуть свои эмоции, однако у него по-прежнему нет направления, в котором нужно двигаться. Чтобы указать человеку нужное направление, следует сначала ткнуть его в собственные ошибки, а подавляющему большинству людей это не нравится. Наша работа так устроена, что время от времени нам нужно делать клиенту больно, а люди не любят испытывать боль и стремятся либо от нее убежать, либо отреагировать на нее гневом и агрессией. Если клиент на вас зол, это не означает, что вы сделали что-то неправильно”, — рассуждал Питтман.
Пока Фрэнк говорил о последствиях так называемой “правильной” терапии и о необходимости выводить людей из состояния равновесия, мы вдруг осознали, что именно в боязни подобных реакций все это время крылась причина нашей неготовности идти на риск и работать так, как советует Фрэнк Питтман.
“Вы хотите сказать, — задал вопрос Джон Карлсон, — что, если терапевт чувствует себя в общении с клиентом комфортно, это следует расценивать как тревожный звоночек?”
“Именно! — воскликнул Питтман. — Если вы все время пребываете в зоне комфорта, скорее всего, вы делаете что-то неправильно”.
“Тогда как же быть таким терапевтам, как я, — стал допытываться Джеффри Коттлер, — терапевтам, которых не греет мысль о том, чтобы клиент на них злился?”
“Что поделать, это ваша работа”, — невозмутимо ответил Фрэнк.
“Что вы имеете в виду?” — удивились мы.
“Ваша работа — говорить с клиентом от имени тех граней реальности, о которых ему бесполезно твердили родители и соседи. Некоторые люди предпочитают не замечать определенных жизненных реалий, потому что кто-то когда-то не дал им достаточно любви в детстве. Психотерапевту нужно стать своеобразным глашатаем реальной жизни, который открыто и прямо разложит клиенту эти очевидные вещи, апеллируя к его здравому смыслу. А такое невозможно объяснить, не устроив при этом человеку хорошую встряску. Иначе он просто вас не услышит”.
Мы невольно задумались о том, как такая бескомпромиссность, неумолимость и бульдожья хватка все это время сходили Фрэнку Питтману с рук. Может быть, все дело в его безобидной внешности Элмера Фадда? Или в фирменном южном акценте и мягком бархатистом голосе, похожем на голос радиоведущего Гаррисона Кейллера из “Общественного радио”? А может, все дело в том, что как бы яростно он ни отрицал важность терапевтического альянса, в душе он все равно искренне заботится о своих клиентах и неподдельно переживает за них?
Возвращаясь к одной из предыдущих историй о мужчине, который хотел переложить на жену ответственность за свой роман, Питтман отметил: “Если я дам ему понять, что в разводе можно винить супругу или некие высшие силы, он испытает временное облегчение, потому что избавится от чувства вины. Мне это совершенно не нужно. Моя задача, и ваша тоже, задача любого психотерапевта, — сделать его чувство вины достаточно сильным для того, чтобы он начал реально менять свое поведение, и в то же время не переборщить, чтобы он не забросил терапию или не персонализировал эту эмоцию и не начал считать себя неисправимо плохим человеком”. Главный вывод Фрэнка был поразительно прост: невозможно проводить эффективную психотерапию и при этом щадить чувства клиента. Самая сложная часть такой работы, с которой Фрэнк Питтман, кажется, научился превосходно справляться, заключается в том, чтобы не принимать гнев клиента на свой счет и смириться с подобными реакциями как с неотъемлемой составляющей терапевтического процесса.
Одно дело — понимать это незамысловатое правило на уровне идеи, и совсем другое — интернализировать этот подход так, чтобы он действительно прижился. У данной системы есть очевидные минусы. В неумелых руках подобная модель может превратиться в готовый рецепт катастрофы, побуждая недостаточно опытных и не слишком уравновешенных специалистов выкидывать неадекватные фокусы в присутствии клиента, чтобы “в чисто терапевтических целях вывести его из равновесия”.
“Памятуя обо всем, что было сказано, — задали мы Фрэнку следующий вопрос, — признавайтесь, когда в последний раз вы нарушили свои же правила и допустили терапевтическую катастрофу из-за того, что хотели понравится клиенту и боялись его разозлить?”
“Знаете, если я притворюсь достаточно безобидным, добрым и ласковым, я могу говорить людям практически все, что угодно, и в подавляющем большинстве случаев им не приходит в голову, что я на них давлю. Да, конечно, бывают и такие клиенты, которые будут по умолчанию воспринимать в штыки каждое мое слово. Лучшее, что я могу сделать, оказавшись в подобной ситуации, — это рискнуть и, подобно летчику-камикадзе, пойти на последний решительный самоубийственный маневр в стремлении донести человеку четкую и неумолимую правду о том, какие полезные действия он теоретически может совершить в своей жизни, если отыщет в себе достаточно сил”.
Дальше Фрэнк Питтман вернулся к молодому человеку из первого примера, жившего в окружении шести заботливых родственниц. “Да, он убежал со сцены, но по крайней мере я четко дал ему понять, что от него ожидается. К тому же он получил уникальный опыт. В кои-то веки нашелся человек, который считал его достаточно взрослым и способным жить самостоятельно. Не знаю, чем закончилась эта история. В каждой подобной ситуации всегда существует множество внешних факторов, которые влияют на ее исход и которые я не могу контролировать. Я стараюсь не брать на себя ответственность за то, что от меня не зависит. В противном случае эта тяжкая ноша прижала бы меня к земле и парализовала бы как терапевта. Это, пожалуй, самое сложное. В психотерапевты обычно идут добрейшие и милейшие люди, которым ужасно хочется, подобно тем шести родственницам, окружить каждого клиента любовью и заботой и оберегать ото всех бед”.
“Последний вопрос, Фрэнк. Что еще нашим читателям следует знать о вас?” — не удержались мы.
“Я человек, который занимается семейной терапией дольше кого бы то ни было. Поскольку большую часть времени я занимаюсь частной практикой, и принимая во внимание тот факт, что я неисправимый трудоголик, смею заверить вас, что через мой кабинет прошло много народу. Недавно из чистого интереса я посчитал и выяснил, что наработал более 75 тыс. часов практики. И знаете что? Я по-прежнему совершаю ошибки”.
Глава 13
Поворот не туда
Сэм Глэддинг
Сэм Глэддинг с легкостью располагает к себе людей. Его утонченные черты лица и неизменная улыбка способны очаровать любого собеседника. Добавьте сюда характерный легкий акцент уроженца Северной Каролины, расслабленную добродушно-веселую манеру общения, и портрет Сэмюэля Глэддинга готов. Глядя на этого человека, сложно поверить, что последние десять лет он проработал в администрации университета: Сэм похож скорее на учителя младших классов. Единственное, что выдает в нем обладателя многочисленных научных регалий, университетского преподавателя и проректора, — его безупречный костюм.