“Я не выдержал и прямо сказал ей, что мне невыносимо больно слышать такие новости. Мне предстояла задача не из легких: нужно было залатать брешь в нашем терапевтическом альянсе и в то же время доходчиво объяснить ей, что я действительно не вижу смысла в дальнейшей работе, поскольку было бы исключительно наивно надеяться на то, что одни и те же проверено неэффективные приемы чудом дадут иной результат”, — продолжал Миллер.
“Пожалуй, если углубиться в детали и рассмотреть эту ситуацию под микроскопом, станет очевидно, что, ввиду ее предыдущего жизненного опыта, подобная реакция была закономерной. Сначала ее отталкивали и не принимали родители, потом она подверглась насилию в отношениях. Стоит ли удивляться, что тема предательства стояла для бедной девушки настолько болезненно и остро? С другой стороны, пожалуй, это очередная отговорка, которая никак не оправдывает всю ту кашу, которую мы с ней в итоге умудрились заварить. Возможно, если бы я сразу понял, что не справляюсь, и предложил ей закончить терапию намного раньше, всего этого можно было бы избежать, и она правильно истолковала бы мои слова и действия как признак искреннего беспокойства о ней, а не как вероломную попытку бросить ее на произвол судьбы”, — размышлял Скотт.
В ПЛЕНУ У СОЖАЛЕНИЙ
Мы задумались о том, как в самом начале нашего интервью Скотт Миллер говорил о терзавших его посттравматических воспоминаниях: стоило нашему собеседнику увидеть или услышать что-то, что напоминало ему об этой злополучной клиентке, как его захлестывали сожаления о случившемся. Не сдержав свое любопытство, мы поинтересовались у Скотта, почему именно этот случай оставил в его душе настолько глубокий след.
“Если совсем на чистоту, во всей этой ситуации мне до сих пор больше всего не дают покоя две вещи. Во-первых, я терпеть не могу «неуспехи». Ненавижу, когда люди уходят от меня разочарованными. Возможно, это как-то связано с моими проблемами личного характера, которые в свое время и побудили меня выбрать карьеру психотерапевта”, — признался Миллер.
Такие слова не могли оставить нас равнодушными. В конце концов, кто, как не Джеффри Коттлер, посвятил большую часть своей карьеры исследованию личных мотивов, которые приводят людей в нашу непростую профессию. Из-под его пера вышло немало книг, на страницах которых он пытался разобраться в том, как комплекс неполноценности, страх неудачи, нерешенные вопросы, потребность в одобрении, отчаянная жажда близости и поиски личностного смысла побуждают юношей и девушек выбирать тернистый путь психотерапевта. Кто-то может называть этот занимательный побочный эффект даром, а кто-то — проклятием, тем не менее факт остается фактом: рано или поздно каждому из нас неизбежно попадаются клиенты, которые цепляют нас за живое и заставляют посмотреть в глаза своим непроработанным проблемам.
Мы заинтригованно попросили Скотта — если это, конечно, не секрет — рассказать нам о том, какую роль в истории этой терапевтической катастрофы сыграли его личные мотивы. “Я рос средним ребенком в семье, и, возможно, именно поэтому у меня с детства появилась нездоровая тяга угождать окружающим. Я не мог похвастаться ни солидным статусом первенца, на которого возлагались все семейные надежды, ни удобной ролью «младшенького», избалованного безграничной любовью и заботой взрослых. Вместо этого я застрял где-то посередине: ничем не примечательный мальчик, которому нужно было лезть из кожи вон, чтобы привлечь к себе внимание. Я рано пришел к тому, что выделиться на фоне других детей можно было, только проявляя чудеса остроумия, смышлености, услужливости и участия, и мне до сих пор не по себе, если в силу тех или иных обстоятельств мне не удается играть привычную роль и быть хорошим для всех. Можете представить, что я испытал, когда эта раздосадованная девушка принялась названивать мне, чтобы рассказать, какой я мерзавец и что она будет на меня «жаловаться». Это было невыносимо”, — сокрушался наш собеседник.
Скотта Миллера не покидало отвратительное ощущение того, что он подвел и себя, и свою клиентку. “Эта ситуация и без того повергала меня в панический ужас. А потом случилось еще кое-что, чего я совершенно не ожидал. В самый разгар наших разборок выяснилось, что клиентка обратилась к одному моему коллеге, широко известному в узких кругах психотерапевту, который охотно ухватился за эту историю. Клиентка торжественно объявила мне, что летит в другой город на встречу с этим специалистом, который мало того, что успел заочно объяснить ей, что я все это время делал не так, так еще и соизволил предложить мне свои услуги в качестве супервизора”.
Дрожащим от злости и возмущения голосом Скотт пояснил, что впервые обратился за супервизией по этому случаю еще около года назад. Ему до сих пор было непросто смириться с тем, как некрасиво обернулась ситуация, да еще и в тот момент, когда и он, и его клиентка чувствовали себя как никогда уязвимыми. “Со стороны моего коллеги — к работе которого я, кстати говоря, в прошлом питал немало уважения — это была вопиющая бестактность и полное пренебрежение запутанной природой наших и без того сложных терапевтических отношений с этой девушкой. Пожалуй, едва ли не самым неприятным было то, что в силу обязательств о конфиденциальности мне нельзя напрямую поговорить с ним, чтобы объясниться и расставить все точки над “i”. Я не мог просто позвонить ему и сказать: «Подожди, дай я расскажу тебе свою точку зрения. Пусть у тебя будет полная картина происходящего». По закону у меня не было на это права”, — негодовал наш собеседник.
Из-за внезапного вмешательства другого специалиста история терапевтической катастрофы Скотта Миллера не просто закончилась открытым финалом, но превратилась в самый настоящий профессиональный треугольник. Скотт понимал, что ему больше нельзя участвовать в этом деле, ему не оставалось ничего другого, кроме как покорно отойти в сторону, а новый психотерапевт клиентки с энтузиазмом принялся ее спасать.
ВНИМАНИЕ К ПАТТЕРНАМ
Все еще поражаясь столь неожиданной развязке, мы решили перейти к главному и поинтересовались у Миллера, какой урок он вынес из всей этой ситуации. “Какой еще урок можно вынести?! К черту психотерапию, пора менять сферу деятельности”, — с иронией развел руками Скотт. Мы рассмеялись, оценив его грустную шутку.
“Если серьезно, благодаря этой ситуации я осознал, что нужно уделять больше внимания паттернам «неуспеха» и неудачи. Я научился тщательнее прислушиваться к себе и вовремя понимать, когда моих знаний, способностей и умения строить доверительные отношения с клиентом становится недостаточно для того, чтобы добиться желаемого исхода. В каком-то смысле именно история этой девушки стала тем поворотным моментом, который положил начало моей теперь уже привычной практике регулярного измерения прогресса и использования результатов объективного оценивания для прогнозирования вероятной траектории поведенческих изменений со стороны клиента в рамках индивидуальных терапевтических отношений со мной”, — уже без тени иронии пояснил Скотт Миллер.
Мы были заинтригованы тем, до чего же определяющее влияние этот случай оказал на дальнейшее развитие карьеры Миллера. Кто бы мог подумать, что именно эта злополучная клиентка сыграла решающую роль в его становлении как теоретика и практика, научив полагаться на точные объективные критерии и предсказывать дальнейший эффект своих вмешательств? На этом моменте у нас возник закономерный вопрос: какие выводы из этой истории могли бы сделать для себя другие специалисты?
“Я вам так скажу. Каждому человеку, у которого есть любимая собака, время от времени неизбежно приходится за ней убирать. Далеко не самое приятное занятие, согласен. Только единственный верный способ никогда не соприкасаться с собачьими экскрементами — не заводить собаку. А собак я очень люблю. Понимаете аналогию? Мне кажется, сами по себе неудачи — это не такая уж большая беда. Это неотъемлемый элемент рабочего процесса. Проблема возникает тогда, когда неудачи приобретают систематический, хронический характер и в итоге начинают преобладать над успехами. Это уже верный повод забеспокоиться”.