“Когда я оглядываюсь назад и задумываюсь о собственноручно созданных терапевтических катастрофах, я всегда оправдываю себя тем, что это было не нарочно. Должно быть, это временное помутнение. У меня перед глазами была какая-то пелена. Вероятно, я потерял контроль над ситуацией, был слишком встревожен или растерян, но я не хотел причинить кому-то зла. У меня не было дурных намерений. Когда же я наблюдаю за другими людьми — например, в супервизии или при просмотре видеозаписей, — которые совершают грубые ошибки, во мне всегда просыпается критик и морализатор. Я всегда говорю про себя: «Ему не следовало этого делать. Ей нужно было больше стараться». Так что да, пожалуй, в чем-то вы правы. Конечно, иногда я бываю достаточно суров к себе, однако в подавляющем большинстве случаев мне психологически легче упрекать абстрактных вас или их, чем говорить о себе в первом лице”, — признался он.
Мы задумчиво замолчали, размышляя о словах Хойта. Джон Карлсон уже приготовился прервать неловкую паузу и предложить перейти к главной части нашего интервью, как внезапно вклинился Джеффри Коттлер и заявил, что в его случае все в точности наоборот. Так получилось, что он привык относиться к себе куда строже, чем к окружающим, и всегда был своим самым безжалостным критиком. Если к ошибкам, к примеру, своих подопечных на супервизии Коттлер еще мог проявить снисхождение, то к себе он был исключительно жесток. Тут Джон наконец опомнился и, не давая своим собеседникам окончательно отклониться от темы, задал следующий вопрос. Нам предстояло узнать, какой же случай отпечатался в памяти у Майкла Хойта как настоящая терапевтическая катастрофа в его карьере.
ДО БЕЛОГО КАЛЕНИЯ
“Когда я слышу словосочетание терапевтическая катастрофа, у меня в голове возникает образ одной женщины. Для удобства повествования будем называть ее Мэри. Я до сих пор вижу этот образ перед глазами: вот она сидит в кресле напротив. У нее на лице застыло вечно встревоженное выражение. Ей немного за тридцать. Мэри высокая, худая, зажатая и напряженная девушка. Крайне ведомая, она привыкла всегда и во всем полагаться на других. Ее направил ко мне мой коллега-психиатр, который выписывал ей какие-то препараты. Он заверил меня, что это «пустяковый случай», просто в дополнение к медикаментозному лечению Мэри не помешает «пара-тройка сессий психотерапии»”, — начал наш собеседник.
Данная история произошла около семи или восьми лет назад, однако Майкл по-прежнему помнил ее так живо, что иногда ему казалось, будто все случилось недавно. Его воспоминания были настолько яркими, что иногда он невольно путался в глаголах и говорил об этой истории в настоящем времени.
“Так вот, у Мэри был явный невроз и астенический склад личности. Иногда у меня складывалось впечатление, что в кресле напротив сидит бездонная эмоциональная черная дыра. Девушка постоянно была чем-то обеспокоена. Кажется, психиатр диагностировал у нее то ли генерализованное тревожное расстройство (ГТР), то ли депрессию без дополнительных уточнений (БДУ) с тревожной симптоматикой. Не думаю, что у нее было полноценное обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР), но некоторые обсессивно-компульсивные черты личности присутствовали. К этому мы еще вернемся.
Итак, я изо всех сил старался помочь клиентке: пытался научить ее приемам из области когнитивно-поведенческой терапии (КПТ), по-разному интерпретировал источники ее беспокойства, боролся с неконструктивными убеждениями и установками, показывал техники релаксации — в общем, перепробовал все, что можно. Увы, все мои усилия оказались бесполезны. Время шло, мы с Мэри провели уже несколько совместных сессий, а улучшений в ее состоянии не намечалось”, — резюмировал Майкл.
Хойт не сдавался и продолжал свои отчаянные попытки. Он предлагал девушке посмотреть на ее жизненные проблемы под другим углом, давал ей различные упражнения, призванные снизить уровень тревоги и стресса, учил релаксации, ставил под сомнение иррациональные и искаженные когниции в попытке достучаться до нее и логически объяснить, что в подавляющем большинстве случаев ее страдания являются творением ее же рук… Все было тщетно.
“Спустя несколько встреч я просто не выдержал. О чем бы мы с ней ни говорили, она уклонялась от прямого ответа, игнорировала мои рекомендации, а потом, невинно хлопая ресницами, задавала вопрос «а что, если…»: «Что, если случится землетрясение? Если мой ребенок заболеет? Машина сломается? Что, если муж меня бросит? Если мама откажется помочь? А что, если фармацевт в аптеке ошибется и даст мне не то лекарство?» Эти вопросы лились из нее бесконечным потоком: «А что, если случится то, если случится се, если случится это…» Подобное поведение доводило меня до белого каления.
Она задавала одни и те же вопросы миллион раз. В первый раз я отвечал ей спокойно и терпеливо. Во второй — с плохо скрываемым раздражением. Отвечать в третий раз у меня просто не хватало сил. Я попросил ее вспомнить случай из жизни, когда она попыталась взять себя в руки и не идти на поводу у вечного беспокойства. Она предпочла сделать вид, что не услышала. Похоже, пропускать мои слова мимо ушей вошло у нее в привычку. Она старательно игнорировала мои вопросы, советы, попытки перенаправить ее внимание на что-то другое. Я предложил ей поразмышлять над тем, почему она продолжает спрашивать меня об одном и том же несмотря на то, что я уже сто раз ей ответил. Посоветовал задуматься о том, каким образом подобное поведение влияет на других важных людей в ее жизни (на мужа и детей). Наконец, я поинтересовался, не хочет ли она в порядке эксперимента по-новому посмотреть на ситуацию и попробовать сделать что-нибудь другое”, — даже сейчас, спустя много лет, в голосе Майкла звучала неприкрытая досада. В общем, чем сильнее наш собеседник старался переубедить клиентку и чем больше различных приемов и техник для этого применял, тем очевиднее становилась тщетность его усилий.
“Мэри только улыбалась в ответ и продолжала терроризировать меня своими иррациональными и бессмысленными вопросами. Наконец, я не выдержал и сорвался. Я медленно поднялся с кресла и, чеканя каждое слово, объявил девушке, что не вижу смысла в продолжении терапии. Я попросил ее проследовать за мной в приемную и предложил перенаправить ее к любому другому психотерапевту по ее выбору. Она ничего не сказала, оторопело глядя на меня глазами, полными слез. Мне показалось, что на секунду у нее во взгляде мелькнуло запоздалое осознание того, что она перегнула палку”, — вспоминал Хойт.
“То есть вы больше не хотите со мной работать?” — выдавила из себя Мэри. “Боюсь, я ничем не могу вам помочь, — беспощадно отрезал Майкл. — Думаю, вам следует записаться на прием к другому специалисту”.
Ни к какому специалисту Мэри не записалась. Она пообещала подумать о перенаправлении и ушла. Как только за ней захлопнулась дверь, Майкл бросился к телефону и, дрожа от ярости, набрал номер ее психиатра. “Я был готов придушить его своими руками за то, что он подложил мне такую свинью. Насколько мне известно, он сам перезвонил своей клиентке и в дальнейшем работал с нею лично”, — напоследок добавил Хойт.
РАЗБОР ПОЛЕТОВ
Несмотря на то что подобные конфронтации иногда имеют терапевтический эффект для клиентов, а временами могут приводить к самым настоящим прорывам в, казалось бы, безнадежных ситуациях, Майкл Хойт заверил нас, что это был не тот случай. “Возможно, моя досада и злость на время выбили ее из привычного тревожного состояния и заставили переключить внимание, но вряд ли это принесло ей пользу. Увы, мне так и не удалось ей помочь. Это не был какой-то хитрый терапевтический прием, я просто сорвался и потерял терпение”, — признался наш собеседник.