Фрэнсис окинула меня взглядом и слегка склонила голову набок, словно спрашивая: вы закончили, у вас все, или, может быть, вы хотите что-нибудь добавить? Я дружески улыбнулся и жестом показал, что теперь ее черед. За все это время она не проронила ни слова, хотя я видел, как плотно она поджимает губы, словно пытается держать себя в руках. Я кивнул, давая понять, что действительно закончил. Наконец-то я высказал все, что накипело во мне за последние несколько недель. “Пожалуйста, продолжайте, — поторопил ее. — Что вы об этом думаете?”
“Что я об этом думаю? — повторила она с легким восточноевропейским акцентом. — Я думаю, что моей дочери пора пересмотреть свое поведение, или у нее начнутся серьезные неприятности в этом доме”. Фрэнсис снова завела свою старую-добрую песню.
Невероятно, но каким-то образом она умудрилась пропустить мимо ушей все, что я только что сказал, от первого до последнего слова, будто все это время я разговаривал с каменной стеной. Складывалось впечатление, что она просто арендует мой кабинет, чтобы посидеть в кресле и пожаловаться в пространство, совершенно игнорируя при этом мое присутствие.
Ладно, похоже, я снова взялся за старое. Я опять обвиняю Фрэнсис в том, что она оказалась сложной, упрямой и непокладистой клиенткой. Как видите, я настолько никудышно провел эту сессию (и чего греха таить, провалил весь ее случай в целом), что до сих пор отказываюсь принять на себя ответственность за эту неприятную ситуацию. Это она во всем виновата, потому что она неблагодарная и не способна оценить мои благие стремления. Да и вообще, должно быть, у нее какое-то органическое поражение головного мозга, дефицит внимания или просто проблемы со слухом. Этим я себя и успокаивал.
Я был настолько раздосадован и обижен ее реакций, что провел остаток сессии молча, с головой погрузившись в отстраненные фантазии. Я вынырнул из своих мыслей, только когда наше время подходило к концу и пора было объявить ей, что на сегодня мы закончили. Это было легкой задачей, поскольку Фрэнсис продолжала говорить даже тогда, когда я провожал ее к двери кабинета. Однажды я поймал себя на том, что стою посреди безлюдной приемной один, а она все еще сидит в моем кресле и что-то бормочет себе под нос. В другой раз, когда я ценой немалых усилий все же умудрился выставить ее в приемную и запереть за ней дверь, она продолжала рассказывать мне о чем-то даже сквозь толстый слой дерева.
ПОЧЕМУ СЕССИЯ ПРОВАЛИЛАСЬ
Вряд ли я открою Америку, если скажу, что в психотерапии главное действие всегда разворачивается не в кабинете, а внутри самого человека, причем это справедливо для обоих участников процесса. Пожалуй, читатель сможет простить меня (или я сам смогу простить себя) за крайне неудачно подобранное время для конфронтации, которая, будем откровенны, и задумана-то была не столько для того, чтобы помочь клиентке, сколько для моего развлечения. Честно говоря, я вполне спокоен по этому поводу, потому практически наверняка уверен в том, что Фрэнсис восприняла мое неуклюжее вмешательство просто как досадный раздражитель и не более. Только мне по-прежнему не дает покоя тот факт, что я умудрился напрочь забыть о сострадании к клиенту.
Самое ужасное в этой ситуации то, что, кажется, наши встречи все-таки пошли Фрэнсис на пользу (хотя, возможно, это просто совпадение). Как бы там ни было, ее родственники регулярно рассказывали мне, насколько проще им стало находиться с ней рядом в последнее время. Несмотря на то что Фрэнсис никогда не признавалась в этом напрямую, несколько раз она вскользь упомянула о том, что ей нравились наши странные беседы в формате монолога. Когда я задумываюсь, как мало усилий я на самом деле приложил для того, чтобы помочь этой женщине, мне становится стыдно.
Из-за собственной неготовности поддерживать контакт и терапевтическое присутствие я подвел и себя, и свою клиентку. Да, с ней было сложно подолгу находиться в одном помещении. Да, она определенно слишком много ворчала. Однако этому поведению было одно простое объяснение: страх. Фрэнсис просто-напросто страшно, и она знала только один способ взять себя в руки и справиться с ситуацией: ухватиться за недостатки окружающих, пытаться контролировать своих близких, поддерживать максимальную дистанцию в отношениях со мной.
Для меня качество проделанной работы определяется не только ее результатом. Я не считаю, что успешная психотерапия отличается от провальной исключительно тем, что клиент ушел из кабинета довольным, как, к примеру, в случае Фрэнсис. Конечно же, я не тешу себя иллюзиями о том, что решающую роль в оценке качества проделанной работы играют мои субъективные впечатления о сессии (т. е. доволен ли я собой). Некоторые считают, что успех или провал терапии — это некая компромиссная совместная оценка клиента и терапевта, поскольку отношения между ними строятся на сотрудничестве. С этим утверждением я бы тоже поспорил. Наконец, противоположная идея о том, что всю работу в процессе психотерапии делает исключительно клиент и только ему решать, насколько это было успешно, кажется соблазнительной, однако, на мой взгляд, это лазейка для перекладывания ответственности с себя. В моей карьере не раз случалось, что я отвратно справлялся со своей работой, и тому были самые разные причины: я отвлекся, обленился, сказал или сделал какую-нибудь глупость. Если к тому моменту я успел установить достаточно прочные отношения с человеком, в большинстве случаев мне удавалось реабилитироваться и вернуть все на круги своя, как это, кажется, впоследствии произошло с Фрэнсис.
Кто-то сказал бы, что я строг к себе и взваливаю на себя слишком много ответственности за результат терапии. Каюсь, виновен, но ничего не могу с этим поделать. В глубине души мне искренне хотелось бы переложить большую часть ответственности на клиента, однако я прекрасно отдаю себе отчет в том, что именно я решаю, сколько усилий буду вкладывать в данного конкретного человека, как настойчиво буду стараться, насколько изобретательно буду искать пути решения и насколько решительно буду настроен на работу. Возможно, это самообман и попытка приписать себе больше возможностей влиять на ситуацию, чем дано простому смертному, но так уж я привык относиться к своей работе, и такую цену мне приходится платить за результат.
Итак, давайте разберемся, что же я сделал не так и почему эта сессия вышла настолько отвратительной и недостойной гордого звания профессионала. Рассмотрим все причины по очереди.
1. Я неуважительно отнесся к своей клиентке и начал осуждать ее. Она пришла ко мне для того, чтобы я постарался ее понять, а вместо этого я стал винить ее за то, что она просто была собой. В конце концов, клиенты приходят к нам именно тогда, когда не могут разобраться со своими проблемами самостоятельно или найти понимание и поддержку среди своих друзей и близких.
2. Я обленился. Опустил руки. Поддался собственной скуке. Я пошел по пути наименьшего сопротивления и плыл по течению. Вместо того чтобы по-настоящему быть с ней, я просто делал вид, что слушаю ее и что мне не все равно.
3. Я попытался “наказать” Фрэнсис за то, что она оказалась для меня недостаточно интересной, не давала мне говорить, игнорировала меня и не позволяла мне помочь ей так, как я считал правильным. Вместо того чтобы подстроиться под нее и двигаться в ее темпе, я начал форсировать процесс. Я стал слишком беспокойным и нетерпеливым.
Пожалуй, читатель мог бы заметить, что столь преувеличенное и откровенное “самобичевание” является еще одним подтверждением моей внутренней потребности “понести наказание за свои преступления”. По большому счету, со стороны этот случай вовсе не выглядит такой уж катастрофой, какой я пытаюсь его и изобразить. Возможно, именно из-за того, что это происшествие было настолько обыденным и, казалось бы, настолько безобидным, я и запомнил ту злосчастную сессию как главный провал в своей карьере и решил написать о ней. В конце концов, Фрэнсис повстречалась мне именно в тот период, когда я был наименее эффективен как специалист и большую часть времени функционировал на автопилоте. Я балансировал на грани выгорания, вечно был не в духе и устал от практики. Фрэнсис была не единичным случаем: в то время мне случалось и с другими клиентами мысленно покидать кабинет.