Я потихоньку начинаю кое-что понимать.
— А если ты всегда, то почему пришёл именно сейчас? И если тебя посадят, значит, ты уже совершал преступления? Уж начал говорить, так говори до конца.
Фред вздыхает. Ставит чашку — но тут же хватается за неё снова, как за стезю добродетели. Я вижу, как у него трясутся руки.
— Понимаешь, — говорит он тихо, — детскую порнографию я смотреть не могу. У меня желудок скручивает при мысли о том, каково этим несчастным детям. Поэтому я, понимаешь, раньше искал в Сети картинки… ну… где просто девочки. Купаются, там… или ещё что… И жил как-то.
— Ну?
— Запретили, — режет Фред безнадёжно. — Считается, что фотка любой девочки младше восемнадцати, если на ней мало одежонки — уже порнография. То есть такие, как я, возбуждаются же, гадство! И весь этот контент стал так же криминален, как натуральное порно. Уголовная статья. Но я боюсь тюрьмы, Робби!
— И?
— Начал скачивать нарисованных деток, — устало говорит Фред. — В Японии, в Корее — хорошо так рисуют, с душой. Есть роскошные модельки — вообще как живые. Я даже обрадовался, думал: что ж я раньше-то зевал, дурак! Даже видеоролики попадались, сплошь компьютерное моделирование.
— Так вот!
— Не вот! — в отчаянии мотает головой Фред. — Запретили! И распространение и хранение — теперь тоже уголовная статья! А гайки-то — всё туже: уже не пять лет, уже семь дают, за картинки. Как за натуральное порево. Кое-что, что есть у меня — храню на компе, отключенном от Сети, но всё равно ведь живу в страхе! Уже параноиком стал — и с картинками теперь не то… Я — законопослушный трус.
Я молчу. Мне не по себе. Фред продолжает:
— Видел в Сети, понимаешь, статью о корейском мастере каком-то, который кукол делает… или мехов… в общем — ну, как настоящих, во всех местах. Там пара фоток была — очень хорошенькие. И я уже подумал: дай, закажу такую! В своём роде даже лучше, чем картинки. И заказал бы, да ведь запретили! И изготавливать запретили, и продавать запретили, и к нам в страну ввозить… Ну была бы у меня эта кукла… вот кому бы мешало?
Никогда не смотрел с этой стороны. А ведь и впрямь — кому бы? Но… кукла для секса в виде ребёнка… вроде как-то не очень чисто… И тут меня осеняет.
— Да ты что?! — чуть не ору я. — Ты что, Галатею хочешь заказать? В виде ребёнка?! Прямо вот — Маленькую Долли под школьницу?! Чтобы её трахать?! А не рехнулся ли ты?
Одну Долли мы уже продали психопату. А она за неделю поняла, что имеет дело с серийным убийцей, и нашла у него маньячные трофеи: мизинцы убитых, ни много, ни мало. Он сел, а полицию мы еле-еле убедили не обнародовать участие в этом деле Галатеи — скандал бы был невероятный. Как бы то ни было, тайну частной жизни наша машина разгласила, в полицию донесла…
Хорошо, Рамон подсказал выход: Долли конфисковали как вещественное доказательство — и ребята оставили её себе, в качестве, как в отчёте написали, «оборудования для проведения криминалистического анализа обстановки»: на улики у неё чутьё оказалось, как у ищейки.
Но всё равно ещё одно такое дело — это перебор. Мы все сыты по горло.
Фред мотает головой.
— Нет, — говорит он печально. — Маленькая Долли — старая уже. Она будет, как старшеклассница, а я бы хотел, чтобы лет на одиннадцать выглядела. Или лучше на десять. Никак?
Ещё чище.
— Ты зря это затеял, — говорю я. Еле сдерживаюсь. — Шёл бы ты отсюда, Фред. А твои деньги я тебе на счёт переведу.
В глазах Фреда появляются настоящие слёзы.
— Робби, — говорит он умоляюще, — ну за что? Разве я приношу кому-то вред? Что, жизнь сломаю кому-то, если на картинку погляжу? Или — если с куклой пообжимаюсь? Это я ребёнка обижу, так, что ли? А мне ведь уже совсем ничего нельзя, ни смотреть нельзя, ни куклу… куда ни кинь — всюду тюрьма… Я зверею, дурею от этого. Сны снятся мерзкие. Я превращаюсь в маньяка, Робби! — чуть не орёт уже он. — Я же, в конце концов, стряхнусь с ума — и чёрт знает что натворю! Себя угроблю — и ещё кого-нибудь, не дай Бог…
— ИскИн, — говорю я, пытаясь взять себя в руки. — В виде маленькой девочки. Ты сам-то посуди!
— Я всё обдумал, — говорит Фред. Слеза катится по его щеке, капает на безупречный воротник, он не замечает. — Галатея же — не ребёнок… не человеческий ребёнок… в смысле… Я хочу сказать, что мозг-то ты вставишь такой же, как у Клодии или Герды. У неё детского будет — только тело, а остальное — здравый разум ИскИна. Ведь ты сам знаешь, что можно любить меха. Я ведь в курсе, что у тебя старый роман с Клодией. И какая, ну вот какая разница, какой у неё корпус? Вот ты скажи: я хоть раз, хоть одну Галатею обидел?