Антон машинально тронул рукой козловую подушку седла и отпрянул: от седла, от сум, от всей конской сбруи пахнул на него тот же кислый спиртной перегар, которым разило от бившегося под его коленом Макушова.
Слякотным декабрьским днем, под липучим, тяжело валившим снегом возвращались Савицкий и Легейдо с пятого съезда народов Терека. Еще пестрели в глазах их разноцветные башлыки многочисленных делегатов и разливался кумач плакатов, украшавших большой зал Коммерческого владикавказского клуба, еще гремели в ушах аплодисменты и звучал взволнованный голос Чрезвычайного комиссара, возвещавшего о конце бичераховского мятежа.
Еще три месяца назад, когда, казалось, весь Терек, каждая мать и каждый труженик проклинали казачество огулом, Серго предвидел день, когда придет просветление к трудовой части казаков. И вот ныне со съездовской трибуны горделиво прозвучали его слова о том, что командир Шариатской ударной колонны, разгромившей вместе с частями регулярной Красной Армии гнездо контрреволюции — Моздок, — тоже казак — Мироненко.
У Василия и Мефодия и сейчас радостно замирали сердца при воспоминании о том, как буря аплодисментов грянула в зале вслед за словами оратора:
"Победа наша была обеспечена силой сознания трудовых казаков, что их власть — власть всех трудовых масс"…
Борьба с бичераховщиной объединила с трудовым казачеством народ Большой и Малой Кабарды, довольно натерпевшийся от своих серебряковых-даутоковых, трудовые балкарский, осетинский, ингушский, чеченский народы.
"Мы не являемся властью ни чеченцев, ни ингушей, ни русских или грузин: мы — власть труда и бедноты без различия веры и национальности!" — так провозгласил пятый съезд устами своего пламенного трибуна.
Чувство душевной близости и понимания, с которым Василий и Мефодий уже когда-то ехали с первого учредительного съезда, снова владело ими. И, не замечая непогоды, забыв про усталость, они бодро покачивались в седлах. Василий улыбался, ощущая за пазухой легкое покалывание: это был подарок сыну — флажок на проволочном древке из гирлянды, которую делегаты разобрали на сувениры в память о победном съезде.
Лишь приближение к Архонке, а за ней и к Ардонской станице подействовало на казаков отрезвляюще. Мертвенное затишье стояло в этих станицах. Даже собаки не отзывались на стук копыт. И была в этой тиши, в этом безлюдье какая-то напряженная злоба, словно кто-то притаился и недобро глядит из-за угла.
Советская власть существовала здесь уже около недели, и трудовые казаки, в течение года терроризировавшиеся золотопогонниками, искали сближения с Осетинским Народным Советом, восстановленным в Ардонском селе керменистами. Но было ясно, что контра здесь еще не добита, она лишь всосалась, ушла в норы, подобрав за собой и окровавленные свои щупальцы.
Уже проезжая улицу, разделяющую станицу и село Ардон, Мефодий, случайно оглянувшись, увидел сквозь снежную пелену полотнище над забором крайнего двора. Была это обычная простыня, одубяневшая на морозе и деревянно колышимая ветром, но висела она так подчеркнуто вздернуто над забором, что не оставляла сомнений в намерении хозяина продемонстрировать свою приверженность белым властям. Глупая и бессильная дерзость озлобленного, потерявшего голову врага! Мефодий засмеялся, показывая Василию на простыню:
— Бесится кадет — флаг вывесил! Не знает, на каком сучке удавиться… Вот я ему зараз адресок дам…
Не успел Василий ответить, как Мефод вытащил наган и, приостановив коня, стал целиться.
— Брось, не дури, — не очень настойчиво произнес Василий.
— Я аккуратненько, не бойсь! — прищурился Мефод.
Меткий выстрел, прогремевший в тиши, словно гром, сорвал рогатину вместе с веревкой. Полотнище, как кусок легкой фанеры, бесшумно свалилось во двор…
За мостом, на улице села, догнали они обоз пятигорских делегатов, возвращавшихся к себе в отдел. С последней подводы их окликнули:
— Что там за стрельба была?
Казаки поравнялись с подводой.
— Кадета пугнули, товарищ! — весело козыряя, отозвался Мефод.
— Ага… А что, контры недобитой в этой станице много?
— Вытягивают ее помаленьку на свет божий. Керменисты тут орудуют, слыхали?
— Значит, толк будет.
— А в Змейке теперь как, скажите? — вмешалась сидевшая рядом с говорившим бородачом девушка с заиндевевшей челкой, выскользнувшей из-под платка на выпуклый белый лоб. Казаки видели ее на съезде в кругу пятигорчан, черноволосую, стриженую, не по годам деловитую, запомнили чудно звучащую для них фамилию — Цветодолинская.