Гаша и Проська в обнимку стояли на самом высоком месте — на бугорке, где когда-то торчал прикол для коней. А недалеко от них, тоже обнявшись, стояли Мария Макушова и Липа Анохина. На них, единственных во всей толпе баб, были шляпки и короткие шубки, крытые черным атласом и отороченные пушистым лисьим мехом. Внимание девок двоилось — то на крыльцо, то в сторону Липы и Макушихи.
Прикрываясь концом пухового платка, Гаша тоном знатока говорила окружающим девкам и бабам:
— Городских барынек из себя представляют, а глянули б, какие нонче моды в городе… Эдаких шляп там сто лет уже не носют… Окажи, Проська, видела хочь одну такую?.. Курячьи гнезды — да и только.
На крыльце урядник прочитал списки десятников и дневальных на рождественскую неделю. Гаша за болтовней прослушала, освобождены ли от службы лучшие станичные гармонисты Федя Нищерет и Петро Григорьев — ведь без них праздник не в праздник будет!
— Чи Петра да Федьку заналыгачили? Не слыхали? — стала приставать она к бабам. Потом заметила, как начали приплясывать подмерзшие в своих тонких ботинках Мария и Липа, и принялась хохотать во все горло.
На крыльце появился дядька Василий Савицкий, по обычаю снял шапку перед обществом. Головой — черной, цыганской — чуть за узорчатый нашив крыльца не цепляется. Руку протянул — всех стоящих по правый бок загородил. Пар изо рта, как из банного оконца, валит. А голос пронесся над народом, густой и зычный:
— Граждане казаки! На ваше уважение ставится нынче вопрос о власти!..
— Почему не по чину круг открываете? — взвился из толпы, сгрудившейся вокруг Халина и Полторацких, тонкий и резкий, как звук пилы, голос.
— Дойдем и до чинов! Дай вступление произнести! — не сбавляя темпа, продолжал Василий. — По всей стране нашей, России-матушке, сейчас народ в Советы своих депутатов выбирает, власть им вручает…
— Наша сторона — Терек-батюшка! — снова крикнули с макушовской стороны. И тогда с противоположного края площади, где у правленческого плетня стояли сторонники Савицкого и Легейдо, раздался озорной окрик Ивана Жайло:
— Оглоблю тебе в дыхало! Заткнись!
Урядник из-за спины Василия погрозил ему рукояткой нагайки.
— Социалистическая революция дала народу право самим управлять государством…
— А мы не народ, мы — казаки! — снова с того же, с макушовского, края.
— Брешет тот, кто это гавкнул! — повышая и без того напряженный голос, крикнул Василий. — Вот с этого самого крыльца я много раз говорил вам, казаки, как произошло Войско Терское… Мы такой же народ, как и все прочие. И такой же нелад царит промеж нас: есть у нас богатеи, которые от жиру свиней каймаком кормят, а есть, которые к весне с голоду пухнут…
— Макушов вон размолом саман замешивает! — тонко крикнула из бабьего гурта низенькая, упрятанная в толстый полушалок Паша Дмитриева.
— Цыть, баба, голосу вам покуда не дадено! — одернули ее из толпы казаков.
— Брешешь, нонче революция! — озорно огрызнулась баба.
Круг глухо зашумел, задвигался.
— А раскладку реквизиций возьмите! Кто большую долю несет? Макушов, положим, или трудовые казаки, как Дмитриев, Жайло, Нищереты? Опять же они… Кому хужая земля при разделах достается? Опять же трудовым… Где ж оно, равенство казачье, о котором вам вон те кулаки зудят?!.. А как наши денежки войсковые тратятся? Вы знаете? Кто контролирует Войсковую управу… Не мы с вами, рядовые казаки… А денежки-то платим мы… А воинскую службу возьмите… Докуда и бедняк, у которого, кроме бабы да детишек, нема ничего, и богатей, у которого, положим, мельница на родниках да хоромы рубленые, одинаковую справу будут снаряжать?!
— Верна-а! — раздалось из задних рядов.
— Как на службу казака снарядишь, семье — хочь в петлю! Разор чистый!..
— А за мельницами когда надзор общество установит?!.. Дерут семь шкур!
— Макушов надысь по три копейки за пуд надбавил…
— Грабят средь бела дня, вражины!
— Нам бы по крайности хочь одну вальцовку для опчества?
— Ишь, чего захотел, голоштанник! А ахтамабиль тебе, как у наказного атамана, не подать?!
— Не шибко гавчь, кровопивец, власть наша идет!
— Инородцев уравнять тоже надо! Докуда им без земли маяться!
— Нехай на своих усадьбах с… ся, а очкурами зады утирают!..
— Может, и осетинцам землицы отрядишь?!