Ночь была промозглой. С деревьев изредка срывались, прочерчивая бельмами черноту, крупные мокрые хлопья. Под копытами чавкала грязная снежная каша.
Кони утомились быстро, уже на полдороге пришлось с рыси перейти на шаг. Потому в Дарг-Кох прибыли лишь перед рассветом, когда эшелон из Баку, стоявший тут с вечера, уже собрался отбыть.
Спешившись в тихом углу, за задней стеной пакгауза, и оставив с конями осетинского парнишку — товарища Ахсара, отряд двинулся на станцию.
Перрон тускло освещался единственным фонарем. Несмотря на неурочный час, здесь было людно. Солдаты запасались кипятком. Гремели котелки и консервные банки, грохотали по цементу кованые сапоги. Из раскрытой настежь двери зала ожидания, где спали вповалку раненые фронтовики, беженцы, спекулянты, вместе с тяжелым духом немытых тел и мокрой овчины доносились разноголосый храп, стоны, выкрики. В буфете, запершись, пьянствовала кучка офицеров.
Быстро сориентировавшись в обстановке, Василий повел отряд к паровозу, тонущему в клубах шипучего пара. На паровозной лесенке, привалившись к поручню и обняв винтовку, дремал головастый унтер. Василий стремительно подошел к лесенке и, приподнявшись на первую приступку, почти не размахиваясь стукнул его по шее кулаком с зажатым в него браунингом. Унтер свалился без единого вскрика прямо в объятья подоспевшего Ахсара. Подхватив унтеровскую винтовку, Василий перекинул ее Скрыпнику со словами: "Держи первую!" Пока Ахсар и Нищерет — гибкие и молчаливые — возились с контуженным унтером, перетаскивая его на другую сторону пути. Василий с Мефодием влезли во внутрь паровоза. В красном отсвете топки испуганно шарахнулись по сторонам две человеческие фигуры, в одном из углов блеснула пара глаз на черном закопченном лице.
— Который тут за машиниста?! — оглушительно гаркнул Василий.
Пауза. Потом из угла рявкнул не менее сильный густой бас:
— А ты не гавкай! Сами умеем!
Несмотря на всю напряженность момента, Мефод прыснул в усы сыпучим бесовским смешком. И смех этот несколько умерил испуг: обе фигуры вынырнули из углов на свет.
— Кто такие? Чего угодно? — спросил старший.
— Кто — не важно! А чего — так вот чего: тронешь состав через полчаса, не раньше, иначе, как цуцика, — за глотку! Ясно? — раздельно проговорил Василий.
— Ясно. Грабить будете?
— Ну, ты! Мы тебе не какие-нибудь Тришкины ребята! — вспыхнул теперь уже Мефодий.
Машинист глянул из-за его плеча в окошко, увидел внизу еще шестерых вооруженных людей, издевательски спокойно сказал:
— Ясно. Никто себя бандитом не признает. Нынче все идейные… Через полчаса, значит, разрешите трогаться?.. Знавал я бандитов и почище, те на полном ходу грабили, им движенье не помеха. Вы, видать, помельче будете…
— Поговори-ка еще, аспид! Эй, Ахсар!
В просвете двери, как из-под земли, выросла тонкая фигура парнишки.
— Тут с Легейдо останешься, — сказал ему Василий. — Покажете, в случае чего, чем пулька пахнет. Я пошел с хлопцами…
В теплушках, набитых солдатами, как бочки сельдями, жизнь кипела и ночью. У дверей, расцвеченных огоньками цигарок, пассажиры спешили перед длинным перегоном надышаться свежим воздухом, поразмять ноги. В иных вагонах при тусклом свете блиндажных коптилок заканчивалось позднее чаепитие. А где-то в конце состава, разрывая ночную тишь, визгливо и лихо разливалась хмельная гармошка.
Казаки неторопливой походкой, чтоб не привлекать к себе особого внимания, подошли к одной из кучек, топтавшейся на грязном снегу у неосвещенной теплушки. Солдаты курили, слушали, как кто-то, давясь булькающим хриплым кашлем, рассказывал:
— А кабы не отчаянность моих ребят, сидеть бы вам еще тут до скончания века… Дровишек-то как ловко для вас раздобыли. Мои ребята трое суток тут гибли, промокли, без жратвы. Успели всякого наглядеться… Заприметили, между прочим, как начальник таскает откуда-то полена, когда офицерью угодить хочет… До вас два паровоза один спальный протащили с важной какой-то птицей — так, боже мой, как начальник распинался! На собственной спине поленья таскал… Ну, а когда вы подъехали с порожним тендером, видим мы: и нам не выехать, коли не будет топки, и давай действовать. Прижали начальника до стенки: давай, гад, те поленья, которые важному персоне таскал. Я, бекает, с собственного дому их таскал, потому как тот персон мог меня запросто к праотцам отправить… Ну и мы, говорим ему, тебя запросто можем отправить, так что неси и нам с собственного дому… Ну, а дальше сами видели…