— Что-то их нет… Если не приедут, съезд много проиграет, да и о них еще хуже будут говорить, — сказал молодой кабардинец, которого Киров назвал Калмыковым.
— Приедут, непременно приедут… Нужно верить в это. До казачьего Пятигорска им нелегко добраться. Еще не остыли окопы под Гудермесом, еще теплы угли сожженных аулов, еще небо пылает над грозненскими промыслами, и их муллы — все эти Узун-хаджи и Нажмуддины и нефтяной плутократ Чермоев — не преминут бряцать оружием, звать к мести и пугать местью со стороны казаков… Трудно в такой обстановке нашим товарищам? Трудно! Потому не будем спешить с осуждением… Будем ждать и будем готовить им добрую встречу…
— Пусть едут! Мы, люди Кабарды, первые протянем им братскую руку! Верно я говорю, друзья? — Калмыков резко встал, повернулся к остальным кабардинцам.
— Верно, Бетал, говоришь!
— В братстве — наша сила!
— Мы всех горцев хотим любить! — посыпались со всех сторон возгласы.
— Ах, какие вы молодцы, товарищи! — порывисто вставая, воскликнул Киров. — Как здорово вы рассудили!
— Когда ты к нам в горы на Золку приезжал, мы так же о тебе говорили! — с улыбкой сказал огромный костлявый старик, сидевший с чабанским гарпуном меж колен.
Киров засмеялся, быстрым, легким движением руки откинув назад прямые темно-русые волосы и вместо рукопожатия крепко потискал калмыковские плечи. Кабардинцы, прощаясь с ним за руку, стали расходиться.
Не успела закрыться за ними дверь, как Киров, все еще веселый, возбужденный и благожелательный, стал усаживать казаков, гремя в проходах тяжелыми неповоротливыми табуретами. Савицкий назвал себя и Мефодия.
— Слыхал о вас от Цаголова и Кесаева! — рассматривая их живыми улыбающимися глазами, сказал Киров. Рукопожатие его большой легкой ладони было стремительным и крепким. Широкий ремень, прихватывавший толстую суконную рубаху, поскрипывал при каждом движении и добротно пахнул новой кожей. Мефодий с удовольствием вдыхал этот знакомый, обыденный в казачьей жизни запах.
Василий, солидно устроившись на табуретке, без вступлений начал:
— Где нам нынче лучше быть — в блоке, либо в казачьей фракции? Либо там и там? Затем и шли, чтобы вместе решить…
Кирову явно нравилась и его немногословность и сама постановка вопроса. Глаза его, как показалось казакам, еще больше заблестели. Привычным жестом он просунул под ремень левую руку, правой пригладил волосы. Василий, воодушевляясь, продолжал:
— По партийности нашей нам как будто в социалистическом блоке должно быть. А у казаков нынче дела такие: станицы Троицкая, Ассиновская, Михайловская, Луковская, Нестеровская, Карабулакская, э-э… да все не перечтешь, делегатами — прислали трудовых казаков, много фронтовиков… Они и ушами и душой к социалистам льнут, к большевикам прислушиваются, да старая боязнь перед есаулами покуда верх берет… А можно б было левое крыло отмежевать…. Есть там один прапорщик из Марьинской, кажись, станицы — Данилов. Надежный, в Моздоке был. С ним бы дело и завернуть…
— Хорошо было б! На первом съезде трудовые казаки немало нам помогли. Нельзя и нынче допустить, чтобы они на сторону есаулов подались, — тряхнул головой Киров.
— Вот и мы же так мыслим, — подал голос Мефодий.
— Ну, а раз так, значит, надо считать вопрос решенным: быть вам до конца в казачьей фракции… От этого вы не перестанете быть коммунистами. Так я рассудил?.. А связь с нами держать будете самую тесную!..
Уходили Василий и Мефодий удовлетворенные и решением, и самим приемом, получившимся хоть и коротким, но душевным. Киров дошел с ними по коридору до самого порога их комнаты. Дом постепенно утихал, укладывался на покой. Коридор пустел, и лишь за дверьми в комнатах еще слышались голоса. Тихо было только в пустовавших пока комнатах ингушской и чеченской делегаций. Киров и Буачидзе, лично распределявшие помещения, отделили их от казачьих комнат кабардино-балкарскими. Здесь все было предусмотрено, чтобы избежать возможных столкновений.
Прощаясь, Киров неожиданно сказал:
— Хорошо сделали, что зашли. Не то сам бы к вам пошел. Собирался… Так надо для дела.
И все трое понимающие, по-мужски сдержанно засмеялись.
…С утра съезд слушал доклад по национальному вопросу. Докладчик, молодой владикавказский журналист Дмитрий Коринев, подготовленный Кировым, был горяч, взволнован. Сидя в президиуме, Киров хорошо видел, как реагирует на его выступление зал, как заражаются, его волнением впечатлительные кабардинцы и темпераментные осетины. Из их рядов время от времени раздавались возгласы одобрения.