— Ух ты! — невольно крякнул Антон, встретившись с ним взглядом, и засмеялся, смутившись не зная отчего. У самого у него глаза были, как говорила Гаша, телячьи: ласковые, серо-голубые, утонувшие в дремучих черных ресницах. Но осетину они, видно, понравились. Глядел он в них долго, не отрываясь. Потом сказал:
— Антон Литвийко тебя зовут. — Осетин говорил по-русски чисто. — В селе тебя знают, сказали вот твое имя…
— На вашего кулака Абаева шею десять лет гнул — еще бы не знали, — нахмурился Антон.
— Сказали еще — ты не мог убить…
— Не я…
— А кто, знаешь?
— Не знаю, а хочь бы и знал… — казак отвел в сторону налившийся враждой взгляд.
— Значит, знаешь! И вряд ли это кто-нибудь из твоих друзей-бедняков. А? Угадал?
— По какой звезде гадаешь? — холодно усмехнулся Антон.
— По самой правдивой… Называется она научный социализм. Слыхал?
— Ха-а! — Антон, заинтересованный, взглянул на осетина сбоку — глазами с ним еще раз встретиться не хотел. А тот настойчиво искал его взгляда.
— Так вот по этой звезде я и знаю, что бедняк бедняка не убьет: делить им нечего, понимаешь? Что Токаев — гол, как сокол, что Литвийко. Бедняки Христиановского никогда с голытьбой Николаевской не ссорились.
— Это верно, — нехотя согласился Антон.
— А убил мальчика Токаева тот, кто поссорить нас, осетин, с казаками хочет… Это на руку сейчас контрреволюции, которая использует темные силы, чтобы задушить народ…
Голос у парня был въедливый, со страстной дребезжинкой, и не слушать его было невозможно. И слова-то все какие-то острые — так и встревают в уши и в сердце. Антон не заметил, как стал прислушиваться к ним.
— Контрреволюция сейчас силы собирает, на ее стороне богачи, офицеры, все одураченные из казаков, осетин, ингушей… Ваш атаман Караулов русскими капиталистами уполномочен собрать на Кавказе силы казаков да туземных богатеев и задушить народ, а чтобы легче было, чтоб поодиночке нас задушить, он и ссорит один народ с другим. Только большевики, установив власть Советов…
— Ну, ты! — не выдержал Антон. — Красно брешешь! Большевики, они есть вражины, которые навеки хотят нас поперессорить… Это они наши земли хотят отнять…
— Чьи это — наши? — резко спросил осетин и поймал, наконец, ускользающий взгляд казака…
— Гм… наши, казачьи… — неуверенно пробормотал Антон и вдруг почувствовал, что странно робеет под этим острым обжигающим взглядом.
— Ваши, казачьи?! Да много ли земли у тебя, казак Литвийко? Десятина? Полторы? Это за нее-то боишься? Не бойся, у тебя не отрежут, а еще и прибавят десятин этак с пяток. А заберут у ваших Макушовых, Полторацких, у наших Абаевых, Тугановых… Вот как большевики ставят земельный вопрос… Землю тем, кто ее своими, а не наемными руками обрабатывает…
— Гм-м! Брешешь! — Антон беспокойно вертелся на соломе, чувствуя, что бессилен противоречить студенту.
— Крепко тебе голову насчет большевиков ваши атаманы да офицеры забили… Самой черной клеветой не брезгают… Небось говорили и то, что большевики — германские шпионы?..
— Говорили…
— И ты веришь?
Казак шарил глазами по сторонам, тискал в огромной, волосатой руке сыромятный повод…
— А ты не пытай меня… Не муторь… Я б сказал тебе по-нашинскому, кабы ты мне не спаситель был. Теперича я тебе вроде бы обязанный, так ты сам не при на рожон…
Осетин прикусил нижнюю губу, слегка раздражаясь, сказал:
— Если тебя так угнетает чувство признательности, можешь забыть о моей услуге…
— Ну, ты не серчай… Конешно, тебе спасибо, а про большевиков меня не уговаривай…
— Хорошо, мы еще свидимся… А убийцу советую тебе назвать… Христиановские большевики этого так не оставят…
— Ну, и чего они, эти ваши большевики ему, то есть убивцу, сделают?..
— Судить будем по закону революционного времени. Нам не кровная месть нужна. Нам нужно показать народам, кто их стравливает…
— Угу, — пряча под приспущенными веками тревожный взгляд, буркнул Антон; собрал в кулак вожжи, стал выводить сошедших на обочину коней.
Осетин, легкий и пружинистый, прыгнул обратно из брички в седло.
— Ну ладно… Увидимся еще! — и стал разворачиваться на Христиановское.