— Я не… ша…рюсь, мне интересно просто! И я не…
— Про-о-сто! — Передразнила старушка. — Ладно уж. Мигрень, чтоб ты знала, эта когда голова очень сильно болит, вот как от твоего присутствия, и любые звуки раздражают. — Она отомкнула свою дверь.
Вообще, как успела понять Маша, жилые комнаты располагались на втором этаже. На первом были большая общая кухня, ванная, туалет и задняя терраса-кладовка.
— Ух ты, сколько всего! — Восторженно воскликнула девочка, попав в «мышкину» норку.
Комната походила на музей, с той лишь разницей, что в музее хранятся ценности, а Марья Ивановна тащила к себе всякое-разное. Полки заставлены книгами и безделушками, а просачиваться между рюмками, бокалами и чашками в серванте даже пыль сочла дохлым номером. На подоконнике поселились разноцветные камушки, корзинка возле кресла до отказа заполнена клубками, в добром десятке вазочек — ветки вперемешку с засохшими цветами, а на большом столе, застеленном поверх бархатной скатерки старыми газетами, травы и сухие листья. Под кроватью Маша заметила целых три чемодана, набитых пожелтевшими журналами.
— Вы, что ли, гербарий собираете? — Спросила девочка, взяв травинку со стола.
— Что надо, то и собираю, — Марья Ивановна отобрала у нее свой сухостой и бережно положила обратно.
— А накидки и салфеточки вы сами сделали?
Маша указала на кровать, укрытую вязаным пледом. Белоснежную горку подушек венчала тонко вывязанная салфетка, похожая на огромную снежинку. Еще несколько салфеток почему-то висели на ручках шкафчиков.
— А то кто же! Слушай, надоела ты мне, Покамаша, — сил нет: все зудишь и зудишь, как комарья тезка! Сходи-ка еще у кого-нибудь на ушах повеси!
— У кого? — Маша совершенно не обиделась на неприветливую старушку.
— Вон, постучись к Горюхе. Вторая дверь слева! Может, развлечешь ее немного, она ныть меньше будет.
— Ладно. Только я никакая не Покамаша, а просто Маша.
— Ага. Гуляй, Простамаша.
Вот вредина! Прикрывая за собой дверь, девочка увидела, что Марья Ивановна устроилась в кресле и выбирает в корзинке клубок: похоже, собралась вязать очередную салфеточку.
На Машин стук в коридор выглянула щуплая старушка с испуганным лицом.
— Кто здесь? — Прошептала она, вглядываясь в сумрак коридора и не сразу замечая гостью.
— Это я, Маша, — представилась девочка, с изумлением наблюдая большие очки, линзы которых делали глаза старушки до невозможности огромными. Наверно, она была очень близорука и от того не без труда разглядела девочку.
— А я Мила Гореславовна, — хозяйка комнаты по-прежнему не повысила голоса, — но все зовут меня Горевна. Ты тоже можешь так называть.
— Но это некрасиво звучит, — возразила Маша. — Мила лучше, мне больше нравится.
— Какая же ты славная, — Горевна прослезилась. — Зайдешь?
— Если вы не против, — благовоспитанно произнесла девочка, вспомнив какое-то кино, просмотренное с мамой.
Старушка посторонилась, пропуская гостью.
— Тебе, наверно, не понравится у меня, — посетовала она.
— Почему?
— А почему должно понравиться? Это ведь жилье одинокой старухи…
Маша огляделась: комната Милы Гореславовны поменьше, чем у Марьи Ивановны, но более уютная. На столе, несмотря на день, горела лампа. Старинный шкаф, занимавший весь простенок между окном и диваном, важно выпячивал пузо и выглядел куда значительнее своей хозяйки.
— Говорила же: тесно, темно, неуютно, — в голосе Горевны звучали слезы.
— Да нет же! У вас очень приятно, — попыталась утешить ее Маша и зацепилась взглядом за банку из-под апельсинового джема на комоде. Сначала девочке показалось, будто банка пуста, но, присмотревшись, она обнаружила жильца. За стеклом, быстро перебирая крыльями, егозил… комарик! Вот так питомец!
— А зачем вам лампа днем? — Поинтересовалась девочка, разглядывая обитателя банки.
— Солнышко меня не любит, редко заглядывает, — уже почти плакала Мила Гореславовна. — Пусть хоть лампочка светит. Ах, я всем только досаждаю, меня никто не любит… Даже солнышко!
— Что вы, так не бывает! — Маша погладила старушку по плечу. Та уже вовсю подвывала, утирая слезы. — Всех кто-нибудь любит, ну, хоть один!
— А меня никто! Совсем-совсем никто, — упорствовала Мила Гореславовна.
— Хотите, я буду вас любить? — Предложила Маша, подавая ей свой носовой платок. — Вы только не плачьте!
— А тебе не трудно?
— Ни капельки. Мой дедушка говорил, всем нужно, чтобы их любили.
— А если ты обижаешься на кого-нибудь и не хочешь любить? — Удивилась Горевна, и глаза ее сразу просохли.