Что-то скрипнуло поблизости от сторожки. Он прислушался. Да. Скрип повторился, резкий, пронзительный. И еще раз. Еще сильнее. Упала на землю доска…
Терентий Петрович вскочил. Путаясь в рукавах, торопливо надел полушубок. Пошарил в углу — у него и ружья-то не было, — схватил костыль и выскочил на улицу.
Тихая, морозная лежала над городом ночь.
У забора возился человек, орудуя топором. Он поддевал и отдирал доски одну за другой. Тут же стояли салазки.
Увлеченный работой, человек не заметил, как к нему подошел Терентий Петрович. И от испуга даже выронил топор, когда Терентий Петрович, задыхаясь от злобы, прошипел ему в ухо:
— Ты что же это, подлец такой? Что ты делаешь?
Человек отпрянул. Посмотрел на оторванные доски.
— А чего? Нечем топить. Замерзаем, — хрипло сказал он.
— Значит, красть надо? Другого пути нет у тебя?
Терентий Петрович разглядывал вора. Это был высокий, могутный мужчина. И одет он был хорошо. В простом, но в крепком.
— Ты работаешь? На брони? — допрашивал Терентий Петрович, скрипя на мерзлом снегу деревяшками и помахивая костылем. — Говорю: почему не на фронте?
— Ну работаю, ясно. Как специалист — забронированный, — ответил мужчина. — А дров у нас не дают. Где возьмешь?
— Где возьмешь? — переспросил Терентий Петрович, чувствуя, что немного еще и он ударит человека. — А это как раз для тебя припасли? Забор для тебя поставили? Чтобы ты его в печке своей сжег?
— Ну, а как быть-то? Без топлива, зимой. Сам, поди, у горячей печки сидишь. Дозволь хоть три доски. Зря ведь стоит забор. Отблагодарю…
Терентий Петрович швырнул в руки ему свой костыль. Толкнул на затылок шапку. Ему вдруг стало жарко.
— На, на, жги вот костыль мой! — визгливо закричал он, наступая на мужчину. — Мало — возьми еще ноги мои, они тоже деревянные, будут гореть. А деньги мне не предлагай, я не продажный.
— Да ты не серчай, — успокаивающе заговорил мужчина, — я ведь от чистого сердца…
— «От чистого»! Уходи, уходи, — махал руками на него Терентий Петрович, — уходи, и духом твоим чтоб тут больше не пахло.
Мужчина поднял топор, впотьмах нащупал веревочку от салазок, потащился, ворча себе под нос:
— Тоже честный нашелся…
Терентий Петрович обомлел.
— Ах, ты… — он выругался так, как никогда с ним еще не случалось. — Вернись, сейчас же вернись! Кто за тебя, я, что ли, обратно доски прибивать буду?
И так грозен был его голос, что мужчина остановился, сказал:
— Ну чего ты?
А потом все же вернулся и прибил обратно все доски. С последней он долго возился — доска раскололась, и гвоздь ее не держал.
После этого случая Терентий Петрович стал ночами прохаживаться и возле склада с арматурой. Ему то и дело теперь мерещились воры.
В день Нового года в сторожку к Терентию Петровичу опять зашла та же девушка-письмоносец. На этот раз она была в очень хорошем настроении. Поздравила Терентия Петровича с праздником, потом уселась у печки и долго грелась, закрыв глаза и блаженно улыбаясь.
— Ну вот, нагрелась я, — сказала она, вставая и похлопывая тугую кирзовую сумку.
— Затем и заходила? — Терентий Петрович ждал молча, пока девушка грелась.
— Нашли вы Тарасову? — вместо ответа спросила она.
— А тебе в этом какой интерес?
— Вот еще одно получите.
Девушка вынула из сумки такой же треугольничек. Терентий Петрович взял письмо машинально, но все же заметил, что адрес на конверте написан уже не тем, запомнившимся ему почерком.
Уходя, девушка сказала — и не скрыла радостной дрожи в голосе:
— Братец письмо мне прислал с фронта и карточку. Семь месяцев весточки от него не было. Я уж думала…
Терентий Петрович сличил: адреса на письмах в точности совпадали. Внизу — тот же номер полевой почты. Но написаны письма разными людьми. Стало быть, Коля Дранишников лежит больной, недвижимый, диктует товарищам письмо за письмом, ждет ответа. И дни проходят, а ответа нет.
Что же сделать? Что сделать?
Терентий Петрович, уже не колеблясь, развернул первый треугольник.
«Моя дорогая Тоня!
Четыре месяца я пробыл там, откуда не пишут писем. И вот я снова на родной земле. Лежу в госпитале. Не тревожься. Я ранен очень тяжело. Но это не грозит мне смертью. Худшее, что может быть, — вечный мрак. Пока я слеп и весь в бинтах. Сделано несколько операций, профессора обещают мне зрение, но когда это будет? Сам я писать не могу: пишет по моей просьбе майор Найденов. Я ничего не утаиваю от тебя, потому что так мы договорились с тобой. Но от тебя нет писем, и я не знаю почему. У меня три раза менялся номер полевой почты, но ты ведь не переменила свой адрес? Пиши мне все, как есть, как ты обещала.
Целую тебя, моя звездочка. Коля».
И ниже — приписка майора Найденова:
«Так написать потребовал Ваш Коля. Но я не скрою: положение его очень тяжелое, он даже связно не мог диктовать. Его спасут, в этом будьте уверены. Только пишите, пожалуйста».
Слова «будьте уверены» и «пишите, пожалуйста» были трижды подчеркнуты.
Второе письмо, тоже написанное посторонним:
«Здравствуйте, Антонида Павловна. Низкий поклон Вам от известного Вам Николая. По случаю временного нездоровья написать Вам не может, а просит Вам кланяться и просит спросить, почему не отвечаете на его письма. Или забыли его, или слепота его Вас от него оттолкнула? А Вы напишите прямо. Он смерти в лицо много раз глядел, не пугался, что ни напишете, переживет, — только правду. Поймите сами, тяжело так человеку мучиться, это от себя говорю, он не просил. Так что, если Вы его любите, как он всем нам говорит, Вы ему напишите, потому что лежать и мучиться человеку очень тяжело. Или у вас сердца вовсе нет? А пока до свиданья.
Товарищ Вашего Николая — Леонтий».
Терентий Петрович потер подбородок. Да-а, так ему и подумалось сразу. Куда же девалась Антонина Тарасова? Как они растеряли друг друга? Колю Дранишникова она не забыла, конечно, да вот как их теперь свести?
Положив голову на ладони, долго думал Терентий Петрович, будто был он в этом деле самый главный. Разве взять и написать письмо? Рассказать, что Тоня из города уехала, а куда — пока неизвестно. Но сомневаться в ней никак не следует, девушка она хорошая, на нее можно надеяться…
Он несколько раз переписал письмо, а сложить и запечатать не решился. Этим не успокоишь. Уехала, — значит, все. Либо из сердца вон, либо жди без конца, мучайся, томись. И хуже еще, тогда и писать слепому будет уже некуда и незачем. И надежды у него останется еще меньше. Сейчас он пишет, заставляет товарищей, и ждет, ждет, думает: сегодня нет, значит, завтра будет ответ. Время быть ответу. А может, в дороге затерялось письмо…
Выходит, лучше ничего не писать.
Но дней через пять на пороге сторожки снова появилась письмоносица. Не говоря ни слова, она вынула из кирзовой сумки фронтовой треугольничек, подала Терентию Петровичу и повернулась, чтобы уйти.
— Что же ты мне даешь? — остановил ее Терентий Петрович. — Сама видишь, не мне адресовано.
— Так вы же эти письма берете! — удивилась девушка.
— Беру, беру, — потоптался на месте Терентий Петрович, — беру да складываю. Чем от этого легче?
— Как хотите. Давайте отправлю обратно.
— Ладно, оставь, — хмуро сказал Терентий Петрович.
Письмо снова было написано Леонтием и в тех же почти выражениях. Только еще настойчивее просил он Антонину Павловну ответить другу своему Николаю Дранишникову.
— Эх, — горько вырвалось у Терентия Петровича, — вот доля-то!
К воротам подъехала вереница подвод. На этот раз в распоряжении было указано: выдать бревна.
Кони брели по непротоптанному снегу. Глубокой канавой позади них ложился след.
— Возите, все возите отсюда, — твердил Терентий Петрович, втянув голову в плечи и оглядывая занесенные снегом штабеля, — когда повезете снова сюда?