Тереза, не двигаясь с места, ответила:
— Я не имею никакого отношения к этому письму и не понимаю, чего ты от меня хочешь.
— Отлично! Твой отпрыск пишет мне из тюрьмы вымогательское письмо, он пытается меня шантажировать! — Карл вырвал у нее письмо и ткнул пальцем в строки «ввиду нашего с Вами близкого родства», «прошу держать наготове начиная с завтрашнего дня». — Этот подонок знает, что я занимаю общественную должность. Он пойдет попрошайничать к другим людям, выдавая себя за моего племянника, племянника депутата Фабера…
— О таком его намерении в письме ничего не сказано, а племянником тебе он и в самом деле приходится.
Насмешливый, высокомерный тон Терезы окончательно вывел его из себя.
— И этого типчика ты еще смеешь брать под защиту? Думаешь, я не знаю, что он пару раз присылал к нам за деньгами? Мария по доброте, но, как всегда, и по глупости хотела это от меня скрыть. Вы что, обе полагаете, что от меня можно что-то утаить? Ты думаешь, я не знаю, какую жизнь ты ведешь под вывеской так называемого преподавания? Ну и гляди на меня своими вытаращенными коровьими глазами. Надеешься, что я на это клюну? Я никогда не клевал на твои фокусы. Да ты подохнешь в дерьме, как и твой дорогой сыночек. По-другому ты жить не хочешь. Тебе ведь уже подсказали выход, и даже нашелся осел, чуть не женившийся на тебе, — нет, мы не желаем, лучше будем жить на свободе, менять любовников, как перчатки, так нам веселее и приятнее. А с этими девушками — чем ты с ними занимаешься? Чему учишь? Наукам? Ха-ха! Наверное, готовишь их для ублажения семитских развратников?
— Вон! — сказала Тереза. Она не приподняла руку, не указала ему на дверь, а почти неслышно произнесла: — Вон!
Но Карл не дал себя сбить. Он продолжал говорить, все так же безудержно, не выбирая выражений. Да, чем она, Тереза, занималась в юности, тем продолжает заниматься и сейчас — и это в таком возрасте, когда другие женщины мало-помалу приходят в разум, хотя бы из страха стать всеобщим посмешищем. Уж не воображает ли она, что ей хоть раз удалось обвести его вокруг пальца? Еще в юности закрутила роман с его другом и одноклассником, потом началась история с этим хлыщом-лейтенантиком — а от кого народился драгоценный сыночек, который стал ее злым роком, этого она, пожалуй, и сама точно не знает. А что она потом творила в роли «фройляйн», «хранительницы малых крошек»! Слухи об этом лишь случайно доходили до него. А теперь — и об этом он тоже информирован — она повсюду таскается с пожилым богатым евреем, которого старается удержать тем, что ее так называемые ученицы…
В этот момент вошел господин Вольшайн. По его лицу не было заметно, слышал ли он, а тем более понял ли последние слова Карла. Во всяком случае, он растерянно переводил взгляд с Терезы на Карла, и тот счел, что пришло время удалиться.
— Не хочу долее мешать, — сказал он и с коротким, почти насмешливым кивком в сторону Вольшайна сделал движение к выходу.
Однако Тереза сказала:
— Минуточку, Карл, — и совершенно спокойно представила мужчин друг другу: — Доктор Карл Фабер, мой брат; господин Вольшайн, мой жених.
Карл слегка скривил рот:
— Какая честь! — И повторил: — Тем паче не хочу вам мешать.
— Пардон, — подал голос господин Вольшайн, — а мне показалось, что это я вам помешал.
— Ни в малейшей степени, — возразила Тереза.
— Естественно, ни в малейшей, — подтвердил Карл. — Небольшая размолвка, семейные дела, ничего не поделаешь. Итак, не поминай лихом, — добавил он, — и будь счастлива. Мое почтение, господин Вольшайн.
Не успел он закрыть за собой дверь, как Тереза повернулась к Вольшайну:
— Прости, я не могла иначе.
— Что ты этим хочешь сказать? Чего ты не могла иначе?
— Я хочу сказать, что я не могла представить тебя иначе, но это тебя ни к чему не обязывает. Ты по-прежнему совершенно свободен в своих решениях.
— Ах, вот оно что! Но я вовсе не желаю быть свободным, как ты это называешь. — И он со страстной нежностью привлек ее к себе. — А теперь мне хотелось бы знать, чего, собственно, хотел от тебя твой уважаемый братец?
Она была рада, что он не слышал их разговора, и рассказала ему только то, что сочла нужным. При расставании было решено, что свадьба состоится в воскресенье на Троицу и что Франц в любом случае уедет в Америку раньше.
До Троицы было еще далеко, почти три месяца. Господин Вольшайн назначил свадьбу на столь далекий день из-за того, что ему предстояло до этого события совершить две деловые поездки, в Польшу и в Тироль, а также из-за того, что в квартире следовало произвести некоторую перестановку. Кроме того, надо было обсудить с адвокатом множество различных вопросов, поскольку известные завещательные распоряжения — все мы смертны, заметил Вольшайн — лучше было сделать до свадьбы. Тереза не имела ничего против неблизкого срока, ей было даже приятно, что не придется вот так, сразу обрывать все свои обязанности, которые приносили ей тем больше радости, чем меньше теперь воспринимались ею как обязанности.