Альфред вновь попытался ее успокоить. Но она говорила и говорила, захлебываясь словами, словно чувствовала, что ей осталось немного времени. Что случилось в ту далекую ночь — и все же не стало событием, что она задумала сделать — и все же не довела до конца, в чем ее желание имело над ней больше власти, нежели воля, о чем она часто вспоминала — и чего никогда не осмеливалась сознательно вызвать в памяти… Тот час, а может, то было лишь мгновенье, когда она была убийцей, — вновь ожил в ней с такой невыносимой ясностью, что она как бы вновь пережила его наяву.
Это были лишь отдельные слова, не всегда звучавшие отчетливо, но Альфред, склонившись почти к ее рту, сумел их расслышать. Однако он воспринял самообвинение Терезы так, как она и хотела: попыткой искупить вину сына. Будет ли эта связь деяний считаться действительной в глазах небесного или земного судьи умирающей — ибо она была умирающей, даже если ей было суждено прожить еще десятки лет, — для Терезы эта связь существовала, и все. И Альфред почувствовал, что сознание вины сейчас ее не угнетало, а, наоборот, освобождало, ибо конец, который она выстрадала или должна будет еще выстрадать, теперь не будет казаться ей бессмысленным. Поэтому Альфред прекратил утешительные речи, ибо в этот час они утратили всякий смысл. Он почувствовал, что в тот момент, когда сын превратился в вершителя вечной справедливости, она как бы вновь обрела своего ребенка, которого столько лет считала потерянным.
Высказавшись, Тереза тяжело откинулась на подушки. Альфред почувствовал, что она опять отдалилась от него и отдалялась все больше и больше. И наконец перестала его узнавать.
Затем наступило ухудшение, которого лечащие врачи, впрочем, ожидали, а потом она внезапно угасла, прежде чем смогли сделать спасительную операцию.
Альфред побеседовал с защитником Франца, убийцы своей матери, и на суде этот добросовестный молодой адвокат постарался подать признание матери, которое ему предоставил Альфред, как смягчающее обстоятельство. Однако успеха у судей не имел. Прокурор заметил со снисходительной усмешкой, что обвиняемый вряд ли мог сохранить в памяти тот первый час своего земного бытия, и высказался против некоторых, так сказать, мистических тенденций, которые ныне пытаются использовать для затушевывания совершенно ясных фактов и тем самым искажают правду, хотя иногда это и происходит, несомненно, с самыми добрыми намерениями. Предложение пригласить эксперта было отклонено потому, что никто не мог сообразить, кого нужно позвать для решения столь ответственного вопроса — врача, философа или священника. В качестве смягчающего обстоятельства сочли возможным учесть лишь факт внебрачного рождения обвиняемого и связанные с этим недостатки его воспитания. Так что приговор гласил: двенадцать лет каторжной тюрьмы с ежегодным пребыванием в темном карцере и лишением пищи в день совершения преступления.
К тому времени, когда состоялся суд, Тереза Фабиани уже давно лежала в могиле. Рядом со скромным венком из бессмертников с надписью: «Моей несчастной сестре» на могиле лежал цветущий букет весенних цветов, еще свежий. Прекрасные цветы прибыли из Голландии со значительным опозданием.
