В ту же ночь она написала Альфреду, что ей безотлагательно нужно с ним поговорить. Прошло несколько дней, прежде чем он пригласил ее к себе. Держался он приветливо, хотя и немного сухо, и его испытующий взгляд обеспокоил Терезу: в порядке ли ее одежда и вообще, как она выглядит. Поэтому говоря о цели своего визита и рассказывая довольно сбивчиво о своих последних переживаниях, связанных с Францем, она все время невольно старалась углядеть свое отражение в висевшем напротив зеркале, что поначалу ей никак не удавалось. Когда она умолкла, Альфред, немного помолчав, высказал свое мнение, более того, он сделал целый доклад, из которого Тереза, в сущности, не узнала почти ничего нового. И выражение «moral insanity», безнравственность, она тоже не впервые слышала из его уст. В конце же он сказал, что не может посоветовать ей ничего нового: пусть мальчик живет отдельно. По возможности — в другом городе, покуда не произошло ничего такого, что будет уже нельзя исправить.
Тереза, ерзавшая в кресле, тем временем углядела свое лицо в зеркале и ужаснулась. Правда, освещение было плохое, но все же не стоило полагать, что зеркало может превратить красотку в уродину, а молодую девушку в старуху. И она видела в этом чужом, непривычном зеркале, видела с неоспоримой ясностью, что она в свои тридцать четыре года выглядит отцветшей, пожилой и поблекшей, словно ей уже перевалило за сорок. Правда, за последние недели она очень похудела, а кроме того, была неудачно одета, особенно шляпа совершенно ей не шла. Но все равно лицо, глядевшее на нее из зеркала, было для нее неприятным сюрпризом.
Когда Альфред умолк, она поняла, что под конец вообще не слушала его. А он подошел к ней поближе, чувствуя себя обязанным добавить несколько сочувственных слов: возможно, в прискорбном поведении Франца виноват до некоторой степени его переходный возраст — и, главное, предостерег Терезу от самобичевания, к которому она, судя по всему, весьма склонна и для которого на самом деле нет никаких причин. На это она горячо возразила: что такое? Это у нее-то нет причин упрекать себя? А у кого же тогда они есть? Ведь она никогда не была для Франца настоящей матерью, всегда приезжала к нему лишь на несколько дней или недель, а по-матерински обращалась с ним, так сказать, от случая к случаю. Большей частью она занималась своими делами — своей работой, своими заботами и — зачем отрицать — своими любовными историями. И разве зачастую не воспринимала мальчика как тяжкую ношу, даже как несчастье, уже давно, намного раньше, чем заподозрила или заметила эту его moral insanity, эту его безнравственность. Еще в ту пору, когда он был невинным малюткой, более того, еще до его рождения она не хотела ничего про него знать. А в ту ночь, когда его рожала, надеялась и желала, чтобы он вообще появился на свет мертвым.
Ей так хотелось сказать всю правду до конца, но в последний момент она удержалась, опасаясь, что совсем уж откровенным признанием отпугнет друга и в какой-то степени подчинит себя его власти — и в конечном счете не только его одного. И она замолчала. А Альфред, хоть и положил руку на ее плечо, как бы желая утешить и подбодрить, другой же рукой — это не ускользнуло от нее — вынул из жилетного карманчика часы. И поскольку Тереза после этого поспешно поднялась, он обронил, как бы извиняясь, что в шесть ему необходимо быть в клинике. Но Терезе не следует ничего предпринимать, не посоветовавшись с ним. И — пожалуй, сначала он вовсе и не имел намерения заходить так далеко — предложил ей в ближайшие дни прийти к нему в приемные часы вместе с Францем или, еще лучше, он сам навестит ее — возможно, в воскресенье зайдет во время обеденного перерыва, чтобы еще раз побеседовать с Францем и лично во всем разобраться.
Тереза и сама не поняла, почему это столь естественное предложение бывшего любовника, а теперь друга и врача подействовало на нее так, словно он протянул ей спасительную руку. Она поблагодарила его от всей души.
Обещанный Альфредом визит не состоялся, поскольку на следующее же утро Франц исчез из дома матери, не оставив никакой записки. Первой мыслью Терезы было известить полицию, но она этого не сделала, опасаясь, что у властей могут быть причины истолковать исчезновение Франца как своего рода бегство и своим сообщением она может раньше времени навести на его след. Она связалась по телефону с Альфредом, который поначалу вышел из себя из-за этого звонка, но потом дал ей понять, что не видит ничего плохого в новом повороте событий и что она поступает совершенно правильно, не предпринимая никаких шагов: пусть все идет своим чередом. Его равнодушие больно задело Терезу, она даже почувствовала, что отношение Альфреда обижает ее сильнее, чем бегство Франца. Конечно, вскоре наступили часы горя и даже отчаяния. Бессонными ночами она ощущала неожиданную тоску по беглецу и подумывала, уж не дать ли объявление в газету вроде того, какое ей однажды попалось на глаза: «Вернись, я все простила!» Но наступало утро, и она понимала бессмысленность этой затеи, ничего подобного делать не стала и уже спустя несколько недель заметила, что ей живется хоть и не веселее, но зато спокойнее, чем в ту пору, когда Франц был рядом.