Мы, ребята — Ганс Аден, Франц Сепель, Никель, Иоганн и я, — ходили от двери к двери, осматривая сломанную черепицу, разбитые ставни, разрушенные амбары. Мы собирали лоскуты, гильзы от патронов, сплющенные пули, валявшиеся вдоль стен.
Нас так увлекла эта охота, что мы даже и не думали возвращаться домой раньше глубокой ночи.
Часа в два мы встретились с Зафери Шмуком, сыном корзинщика. Он высоко держал свою рыжеволосую голову, и вид у него был необыкновенно важный.
Под блузой у него было что-то спрятано. Мы спросили:
— Что у тебя такое?
Он показал нам приклад большого уланского пистолета.
И вся ватага пошла вслед за ним.
Он выступал среди нас, как генерал, и всякий раз, встречая кого-нибудь из ребят, мы говорили:
— А у него есть пистолет!
И те присоединялись к нам. Ни за какие сокровища не отстали бы мы от Шмука. Нам казалось, что слава владельца пистолета осеняет и нас.
Так бывает у детей, так бывает и у взрослых.
Каждый из нас похвалялся, рассказывая о том, какие опасности ему пришлось испытать во время сражения.
— Я слышал, как свистят пули, — говорил Франц Сепель, — две даже влетели к нам в кухню.
— А я видел, как скакал уланский генерал в красной шапке! — кричал Ганс Аден. — А это пострашнее, чем свист пуль!
Я же особенно кичился тем, что командир-республиканец дал мне кусок лепешки и сказал: «На, лопай на здоровье!»
Я считал, что достоин пистолета, как Зафери, но никто не желал мне верить.
Когда мы проходили мимо общинного дома, Шмук воскликнул:
— Пойдем посмотрим!
Мы поднялись вслед за ним по высокой лестнице. Он стал перед дверью и, показав на четырехугольную пробоину величиной с кулак, сказал:
— Глядите… там мундиры убитых!.. Дядя Иеффер и господин бургомистр привезли их нынче утром на телеге.
Час с лишним смотрели мы на мундиры, по очереди влезали на плечи друг другу, хныкали:
— Дай и мне посмотреть… Да ну же, Ганс Аден, теперь мой черед…
Мундиры были свалены в кучу посреди пустого просторного зала. Сумеречный свет проникал туда из двух высоких решетчатых окон. Были тут треуголки республиканцев и шапки улан, портупеи и патронные сумки, голубые камзолы и красные ментики, сабли и пистолеты. К стене справа были прислонены ружья, а за ними — целый ряд пик.
Я смотрел, и мурашки пробегали у меня по коже. Вся картина запомнилась мне навек.
Час спустя, когда стемнело, одного мальчишку вдруг обуял такой страх, что он со всех ног бросился вниз по лестнице, в ужасе крича:
— Они здесь!
Тут вся наша ватага ринулась вниз. Мы перепрыгивали через ступени, размахивая руками, толкая друг друга в темноте. Право, удивительно, как никто из нас не сломал себе шею — ведь мы не помнили себя от страха. Я бежал в хвосте. Сердце у меня бешено колотилось, но все же, очутившись внизу, у крыльца, я обернулся. Сумерки окутали прихожую. Через слуховое оконце справа свет падал на темные ступени. Нерушимая тишина царила под сумрачным сводом. Вдали на улице замирали крики моих приятелей. Мне пришло на ум, что дядя Якоб, вероятно, беспокоится обо мне, и я пошел домой один, правда, то и дело оборачиваясь: мне все чудилось, словно кто-то подкрадывается ко мне, а побежать я не решался.
Перед кабачком «Два ключа», окна которого светились в ночной тьме, я остановился передохнуть. Громкие голоса посетителей кабачка приободрили меня. Я заглянул через открытую форточку в комнату, где собралось немало людей и стоял гул. Я увидел Коффеля, Кротолова, Рихтера и многих других. Все сидели вдоль сосновых столов, согнув спину и положив локти на стол перед кружками да стаканами.
Вот угловатая фигура господина Рихтера, его охотничья куртка, кожаный картуз. Он стоит под лампой в облаках сизого табачного дыма и говорит, размахивая руками:
— Вот вам и пресловутые республиканцы! Ну и бесстрашные вояки, которым суждено перевернуть мир! Стоило только появиться славному фельдмаршалу Вурмзеру — и их как не бывало! Видели, как они улепетывали? Сколько раз я говорил вам, что все их великие предприятия кончатся крахом. Ведь говорил, не так ли, Кротолов, не так ли, Коффель?
— Да, говорили, — ответил Кротолов, — но зачем же так громко кричать? Ну-ка, господин Рихтер, садитесь да закажите еще бутылочку винца — ведь Коффель и я уже поставили по бутылке. Этак лучше будет.
Господин Рихтер сел, а я отправился домой. Было, верно, часов семь. Сени были выметены, стекла вставлены. Сперва я вошел в кухню, и Лизбета, увидев меня, воскликнула:
— А, вот и он!
Она отворила дверь в комнату и вполголоса сказала: