— А у меня хорошие вести, Сепель! Хорошие вести?
Он хлопал кнутом, и Ганс Аден проговорил:
— Господин Рихтер подвыпил, где-то угостился за чужой счет.
Тут мы весело рассмеялись: ведь всему селению было известно, что Рихтер скряга.
Мы подошли к концу улицы и остановились перед домом папаши Адама Шмитта, бывшего прусского солдата. Старик получал небольшой пенсион — хватало ему лишь на хлеб, табак, а иногда на водку.
Он участвовал в Семилетней войне и во всех силезских и померанских кампаниях. Теперь он совсем состарился и после смерти сестры своей Резель жил один на краю селения. Домишко был маленький, крытый соломой; одна комната была внизу, другая — наверху, под крышей, с двумя слуховыми окнами. За домом стоял амбар, сбоку — небольшая клетушка для свиней; был при доме и садик, выходивший на улицу и окруженный изгородью, — папаша Шмитт с любовью его выращивал.
Дядя Якоб любил старого солдата. Порой, когда старик проходил мимо нашего дома, дядя, заприметив его, стучал в стекло и кричал:
«Адам, зайдите ко мне!»
Старик сейчас же входил, зная, что у дяди в шкафу хранится настоящий французский коньяк и что зовут его, чтобы угостить стаканчиком.
Так вот, мы остановились около его дома, и Франц Сепель, заглянув за изгородь, сказал:
— Посмотрите-ка — санки! Бьюсь об заклад, папаша Шмитт одолжит их нам, если только Фрицель смело войдет и, приставив ладонь к уху старика, скажет: «Папаша Адам, одолжите нам санки!» Бьюсь об заклад, что он нам их наверняка одолжит. Только для этого нужна смелость!
Кровь бросилась мне в лицо; то я смотрел на санки, то на оконце — оно было на уровне с землей. Приятели, стоявшие на углу дома, подталкивали меня в плечо, приговаривая:
— Ступай, Фрицель, он одолжит тебе санки!
— Да неудобно как-то… — тихонько твердил я.
— Смелости у тебя никакой нет. Я на твоем месте вошел бы, и всё тут! — говорил Ганс Аден.
— Дайте сначала взглянуть, в хорошем ли он настроении.
И, наклонившись к окошку, я заглянул в комнату. Папаша Шмитт сидел на табуретке у очага, сложенного из камней; угли догорали среди кучи пепла. Сидел он спиной к нам, долговязый, сутулый; куцая куртка из синего холста не доставала до грубых парусиновых штанов, седые космы свисали на затылок из-под синего вязаного колпака с кисточкой, упавшей на лоб; виднелись его красные оттопыренные уши, ноги в грязных деревянных башмаках упирались в каменную кладку очага. Он курил глиняную трубку, от которой чуть выпячивалась его впалая щека.
Вот и все, что я увидел в лачуге, не говоря о разбитом плиточном поле и каких-то нарах, заваленных соломой, в глубине каморки. Все это не внушало мне доверия. Я чуть было не убежал, но ребята толкнули меня в сени, тихонько повторяя:
— Фрицель, Фрицель… да он их наверняка тебе одолжит…
— Не одолжит!
— Одолжит!
— Не хочу я…
Тут Ганс Аден распахнул дверь, и я вместе со Сципионом пулей влетел в каморку старика, а мои приятели столпились за дверью и, пригнувшись, смотрели блестящими глазами и слушали.
Как же мне хотелось удрать! Но, на беду, Франц Сепель придерживал дверь снаружи; она была полуоткрыта, и места хватало лишь для его головы да головы Ганса Адена, стоявшего на цыпочках сзади.
Старик Шмитт обернулся.
— Смотри-ка, да это Фрицель! — промолвил он, поднимаясь. — Что тут происходит, а?
Он открыл дверь, и ватага мальчишек разлетелась, как стая скворцов. Я остался один. Старый солдат удивленно смотрел на меня.
— Что же вам, однако, угодно, Фрицель? — спросил он, беря уголек из очага и разжигая потухшую трубку.
Затем, увидев Сципиона, он стал задумчиво разглядывать его, пуская большие клубы табачного дыма.
Я чуть-чуть приободрился и сказал:
— Папаша Шмитт, они насели на меня, чтобы я попросил у вас санки — спуститься с Альтенберга.
Старый солдат стоял перед пуделем, улыбался и подмигивал. Вместо ответа он почесал за ухом, приподняв колпак, и спросил меня:
— Собака-то ваша, Фрицель?
— Да, папаша Адам. Это собака женщины, которую мы приютили.
— Вот оно что! Надо полагать, собака солдатская. Она, должно быть, знает военное дело.
Сципион настороженно смотрел на нас, а папаша Адам, вынув трубку изо рта, сказал:
— Ясно, собака полковая. Она похожа на старика Михеля, который был у нас в полку в Силезии.
И вдруг, взмахнув трубкой, он крикнул:
— Встать под ружье! — да так громко, что вся его хибарка загудела.
Но каково же было мое изумление, когда Сципион сел на задние лапы, свесил передние и застыл, как подобает настоящему солдату!