— Ха-ха-ха! — расхохотался старик. — Так я и знал!
Все мои приятели вернулись. Одни смотрели через полуотворенную дверь, другие — в окошко. Сципион не двигался, а папаша Шмитт, который казался прежде таким угрюмым, совсем развеселился и снова приказал:
— Слушать команду к маршу!
И он стал отступать, гремя деревянными башмаками, громко крича и подражая барабанному бою:
— Шагом марш! Там-трарарам-там… Р-раз… два… Р-раз… два!
И Сципион стал маршировать! Вид у него был удивительно серьезный, длинные мохнатые уши свисали, а хвост торчал трубой.
Да, это было чудесно! Сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди!
А ребята, стоявшие за дверью, просто остолбенели от восторга.
— Смирно! — крикнул Шмитт, и Сципион остановился.
Я и думать забыл о санках; я так гордился талантами Сципиона, что мне хотелось поскорее побежать домой и сообщить дяде: «Собака у нас ученая!»
Но Ганс Аден, Франц Сепель и все остальные ребята, ободренные тем, что у старого солдата хорошее расположение духа, вошли в комнату и были вне себя от восторга; они топтались у дверей, держа под мышкой вязаные колпаки.
— На место, вольно! — приказал папаша Шмитт, и Сципион встал на все четыре лапы.
Он затряс головой и, скребя затылок задней лапой, словно говорил: «Вот уже минуты две, как меня грызет блоха, но чесаться под ружьем не положено!»
Я просто онемел от радости, глядя на все это, и даже не решался окликнуть Сципиона из боязни обидеть его. Но он сам подошел ко мне и скромно стал рядом, что доставило мне несказанное удовольствие: я просто вообразил себя фельдмаршалом во главе своих армий! Все остальные ребята мне завидовали!
Папаша Шмитт с умилением смотрел на Сципиона; видно было, что пудель напомнил ему старое доброе время, полковую жизнь.
— Да, — произнес он, немного помолчав, — это настоящая солдатская собака. Остается еще узнать, смыслит ли она что-нибудь в политике — ведь многие собаки в политике ничего не смыслят.
Он взял палку, стоящую за дверью, протянул ее и крикнул:
— Слушать приказ!
Сципион уже был начеку.
— В честь республики — прыг! — крикнул старый солдат.
И Сципион перепрыгнул через палку, как олень.
— В честь генерала Гоша — прыг!
Сципион снова прыгнул.
— В честь короля Пруссии — прыг!
Но тут Сципион сел на свой хвост с непреклонным видом, а добряк Шмитт тихонько засмеялся, жмуря глаза и приговаривая:
— Да, он обучен и политике… хе-хе. Ну-ка, поди сюда!
И он погладил Сципиона по голове, чем доставил ему, казалось, большое удовольствие.
— Ну, Фрицель, — обратился тут ко мне папаша Шмитт, — вашей собаке цены нет. Настоящая солдатская собака.
И, взглянув на всех нас, он добавил:
— Такая у вас отменная собака, что я вам одолжу санки. Но в пять часов вы их вернете. Да осторожнее, шею себе не сломайте!
Он вышел вместе с нами и отвязал санки, висевшие в сарае над дверями.
Во мне шла борьба чувств: хотелось побежать к дяде и поведать о необыкновенных талантах Сципиона, хотелось и покататься на санках — спуститься с Альтенберга. Но стоило мне увидеть, как Ганс Аден, Франц Сепель и другие мои приятели — кто спереди, кто сзади — толкают и тянут санки, как скачут с сияющим видом, и я уже не мог отказаться от удовольствия и присоединился к гурьбе мальчишек.
Шмитт смотрел нам вслед, стоя на пороге.
— Осторожней скатывайтесь, — снова сказал старик.
Он вошел в свою лачугу, а мы все бежали по снегу. Сципион прыгал около нас. Представьте себе, как мы радовались, кричали и хохотали вплоть до самой вершины горы!
А когда мы взобрались на вершину, Ганс уселся впереди, ухватившись обеими руками за загнутые полозья, мы все — позади, по трое в ряд, а Сципион посредине. И какой же нас охватил восторг, когда санки вдруг понеслись под горку!
Ах, ведь молод бываешь только раз в жизни!
Как только санки остановились, Сципион перескочил через наши головы. Ему больше нравилось скакать, бегать, лаять и кувыркаться в снегу, как мальчишке, чем кататься в санках. Но все это не мешало нам быть восторженными почитателями его талантов; всякий раз, когда мы взбирались в гору, а он шагал рядом с нами, полный достоинства, кто-нибудь из ребят оборачивался и, подталкивая других, говорил:
— Вот счастливцы вы, Фрицель, какая у вас собака! Ведь Адам Шмитт сказал, что ей цены нет!
— Да, но ведь она не им принадлежит, а больной женщине! — кричал другой.
Мысль, что собака принадлежит нашей больной, тревожила меня, и я думал: